– Только не просыпайся. Пожалуйста, только не просыпайся.
Заставить мою четырехмесячную дочь заснуть – или не просыпаться – мольбами не удавалось еще ни разу. Бог свидетель, я пыталась. Так что не понимаю, с чего я решила, что в этот раз будет по-другому.
Но мольбы – это все, что у меня есть.
Так сильно прижимаю ее к груди, что приходится себя одергивать, чтобы не сделать ей больно. Но я чувствую, как она ворочается у меня в руках – верный признак, что сейчас проснется. А значит, начнет плакать, потому что так всегда и бывает.
И если она заплачет, мы умрем.
Я изо всех сил стараюсь вытащить нас отсюда живыми. Я уже близко. Мы у входной двери. Открываю ее и максимально быстро и бесшумно выскальзываю на улицу.
Снаружи темно. Так тихо, что даже шуршащий у меня под ногами гравий нас выдает. Но я не могу двигаться медленнее. Счет идет на секунды. Я подбегаю к «Рендж Роверу», наклоняюсь над задним колесом и пытаюсь нащупать запасные ключи, которые обычно там прячу. Когда нажимаю кнопку, машина мигает фарами и сигналит с громкостью оркестровой трубы. Я останавливаюсь и прислушиваюсь. Сердце бешено колотится. Ничего. Открываю заднюю дверь, и в машине загорается свет, который я мгновенно выключаю. Я торопливо усаживаю Эви в детское кресло. Ее глаза распахиваются, как у куклы.
А потом у нее открывается рот. Широко.
– Пожалуйста, не плачь, Эви. Пожалуйста, детка, не плачь. – Я задерживаю дыхание.
Эви зевает.
Аккуратно закрываю дверь, но так дрожу, что у меня ключи выскальзывают из рук. Кидаюсь на землю и пытаюсь найти их в темноте.
Пожалуйста, не плачь. Пожалуйста, не плачь.
Я чувствую пластиковый прямоугольник под пальцами.
Слава богу. Они у меня. Я распрямляюсь, и в этот момент в окне наверху вспыхивает свет и падает на машину.
Я ничего не могу с собой поделать. Оборачиваюсь, чтобы взглянуть на дом, хотя это стоит мне нескольких лишних секунд, которые нельзя терять. Свет идет из детской. Это единственное горящее окно в доме.
Я зажимаю рот рукой, когда в окне появляется она и начинает колотить обеими ладонями в стекло, а за ее спиной поднимается темный дым.
Наши взгляды встречаются.
Я отворачиваюсь, запираюсь в машине и уезжаю.
Три недели назад
Оскар лениво гавкает, как только я слышу шум гравия от колес подъезжающего фургона. Этот лай – только для виду. Мы оба знаем, что он спокойно впустит в дом постороннего, радостно размахивая хвостом, и обеими лапами запрыгнет вору на грудь. Оскар – старый золотистый лабрадор и любит всех и вся, даже соседского кота.
Я отхожу от кроватки и смотрю в окно. Это почтальон. Он поднимается по ступенькам к парадной двери, и через секунду я слышу стук дверного молоточка. За воротами стоит ящик для писем, но когда я дома одна – то есть большую часть времени, – предпочитаю оставлять ворота открытыми. Чувствуешь себя менее одиноко, когда знаешь, что любой может подъехать прямо к дому, не звоня перед этим от въезда. Ричард со мной не согласен. Он говорит, это небезопасно, на что я неизменно закатываю глаза. Мы живем в очаровательном, но довольно сонном пригороде, а наш роскошный загородный дом похож на крепость. Когда мы только въехали, Ричард был так озабочен нашей с Эви безопасностью, что установил замки на каждое окно.
Я смотрю на Эви, которая спит в своей кроватке, раскинув руки и ноги, как морская звезда, накрываю ее одеяльцем и целую в мягкую теплую щеку. Она даже не ворочается. Если бы год назад мне кто-нибудь сказал, что приход почтальона станет для меня самым волнующим событием