Мы лежали на кровати, не задевая друг друга ни движением, ни словом. Она устроилась в изголовье, подложив подушки под спину, монотонно клацала мышкой и била пальчиками по клавиатуре в надежде закончить работу до полуночи. Изредка хватала с прикроватной тумбочки телефон и бегло просматривала сообщения, улыбалась уголком губ, хмыкала и отбрасывала аппарат в сторону, чтобы через пять минут потянуться за ним снова. Я же растянулся вдоль другого края на животе, чтобы видеть перед собой и экран ноутбука, и широкое окно в половину стены. И до полуночи закончить точно не успел бы: слишком лениво трудился днём.
Раз в месяц целые сутки нами отдавались отдыху и общению. Только она и я. Никаких гаджетов, звонков и сообщений, никаких людей. Мы не выходили из дома, отсыпались, готовили или доедали остатки, какие находились в холодильнике, слушали музыку, пили вино и разговаривали. О чём? Темы выбирали по велению сердца: могли весь день болтать о сущей ерунде или по большей части молчать, могли устраивать философские батлы или спорить на тему, в которой ни один из нас ничего толком не соображал, но стремился.
У каждого за пределами этих суток была своя жизнь с работой, друзьями, родными и любимыми. Но наша дружба не то чтобы стояла особняком, скорее – выделялась колоритностью отношений и личностями участников.
Я взглянул на Сашку – она склонила голову на грудь и мирно дремала – утомилась, моя лисичка, жгучая шатенка с ярко-рыжими кончиками тяжёлых волос длиной до самых ягодиц. Сейчас они были собраны в небрежный домашний пучок-гульку и наполовину из него повылезали, отчего весь образ её казался немного взбудораженным. Невозможно было не улыбнуться. Осторожно подобравшись ближе, я забрал ноутбук с её колен и повыше накинул одеяло: пусть спит.
Нашей дружбе так много лет, что все эти простые действия стали привычными и никогда никого не тревожили, почти как материнские. Обычно Саша приезжала или накануне вечером, как сегодня, или ранним утром, – чаще в мою квартиру. Но бывало и так, что «выходной» я проводил у неё. Только тогда и высыпался. Дома не получалось.
Сейчас я уже чувствовал предвестники бессонницы, отбирающей у меня две-три ночи в неделю. Не вовремя. Но утром не было нужды рано подниматься и подниматься вообще, так что сожаления остались за бортом этого дня, вместе с часовой стрелкой.
До половины второго работалось вполне бодро, а потом надоело. Я погасил верхний свет, ночники, поправил одеяло, спрятав Сашины ножки, и встал перед окном. Зима в этом году пришла рано и принесла с собой снега больше, чем за всё время моего пребывания в Москве, то есть, лет за пятнадцать. Сугробы подрастали каждый день с начала декабря на несколько сантиметров и, кажется, не собирались останавливаться. И сейчас, после двух дней оттепели, снова шёл снег: огромными ватными хлопьями и шарами он сыпался и сыпался с небесных пыльных полок, кружился, да под собственной тяжестью не выдерживал схватки с физикой, стремясь к земле.
В Фергане такое бывает не очень часто. Если снег идёт, то очень куцый, мелкими снежинками, чаще крошками на них и не похожими вовсе, и быстро тает. Так что часть моего детства прошла в тоске по настоящей зиме, и теперь я наслаждаюсь каждым белым, холодным днём.
Осторожный шорох и тихие шаги позади намекнули, что я уже бодрствую не один. Сашулька подобралась почти незаметно, ласково обхватила мою руку и прижалась к ней всем телом так, что я почувствовал сквозь футболку мягкую, тёплую грудь, упирающуюся в меня повыше локтя. Голова же опустилась на плечо. Сдавленно выдохнув, она пробормотала сонно:
– Что ты там пытаешься увидеть?
– Просто нравится смотреть на снег…
