февраль
Сначала – треск. Не звук, а диагноз. Как будто кто-то вскрывает грудную клетку и сдирает швы – медленно, без наркоза. Потом пламя. Оно не вспыхивает, как в кино. Оно накапливается. Дышит. Угрожает. Пожар не начинается – он подкрадывается, как мысль, которую слишком долго отгоняешь.
Я знаю, как выглядит горение на словах: в «Фаренгейте», в «Джейн Эйр», в учебнике по термодинамике. Но книги не предупреждают о том, что при температуре выше 200 градусов целлюлоза не просто горит – она рассыпается в хлопья и становится топливом для всего вокруг. Бумага не орёт, когда умирает. Но если прислушаться, можно уловить, как лопаются связи: между главами, между поколениями, между прошлым и настоящим.
Запах гари въедается в кожу. Пальцы дрожат. Внутри – пыль и гарь, как будто я сама становлюсь продолжением этого пожара. Как будто меня тоже частично сжигает. Слышу, как трещат балки – и думаю не о страхе, а о симметрии.
Теперь передо мной – развалины. Обугленные доски, мокрый пепел, хлюпающий под ногами. Книжный магазин Холлоуэй больше не существует. А я всё ещё зову его «наш магазин», будто простая грамматика может оспорить физику разрушения.
Вспоминаю, как Брэдбери писал: «Книги вспыхивали, как птицы». У нас они не вспыхивают. Они захлёбываются. Горят долго, бесславно. Как воспоминания, от которых нельзя отказаться. Всё, что мы когда-то хранили – альманахи, исписанные полями страницы, любимые маркированные закладки – теперь становится пеплом с памятью.
В груди пусто. Не боль – аналитическая пустота. Я фиксирую: «объект утрачен», «вложенные усилия аннулированы», «система лишена смысла». И не знаю, что делать с этими данными.
Но именно отсюда всё начинается.
История – моя история – рождается из пепла.
И если вы читаете эти строки, значит, она всё-таки написана.
Лето в нашем городке тянется медленно, как мёд с деревянной ложки, растекаясь под лучами вечернего солнца и пропитывая каждый день ленивым, тягучим теплом. Здесь всё кажется застывшим во времени: скрип старых половиц, запах свежескошенной травы, тепло солнца, замирающего над покосившимися заборами.
Меня зовут Лилиан Холлоуэй. Мне восемнадцать, и я живу с бабушкой в маленьком доме на окраине Эшфилда. Наш дом старый, но уютный – стены дышат воспоминаниями, а полки уставлены книгами, которые, кажется, помнят голоса всех, кто их когда-либо читал.
Бабушка владеет книжным магазином в центре города – маленьким, с деревянной вывеской и витринами, за которыми всегда выставлены стопки пожелтевших страниц. Магазин пахнет цветами – бабушка всегда ставит на прилавок вазочку с цветами, чтобы в нём было приятно находиться. Я помогаю ей после школы и в выходные: разбираю новые поступления, протираю полки, сортирую книги. Иногда прячу между страницами записки для постоянных клиентов, которые, как и я, верят в силу слов.
Наш городок невелик: одна главная улица с магазинчиками, старый кинотеатр, где крутят фильмы десятилетней давности, и закусочная «Sally’s Diner», где подают лучшие вишнёвые пироги на свете. В булочной миссис Хоуп каждое утро пахнет тёплыми круассанами, а у моста через ручей местные подростки собираются по вечерам, рассказывая друг другу истории. По субботам мистер Рид, старый фермер, приезжает на рынок с домашним мёдом, а у стен книжного магазина всегда стоит мистер Кларк – бывший школьный учитель, который читает газету и обсуждает последние новости с прохожими. В выходные все собираются на городской площади, где проходят ярмарки, а по вечерам слушают старые пластинки в кафе на углу.
Люди здесь живут просто. Они знают друг друга по именам, приветствуют на улице и редко куда-то уезжают. Иногда мне кажется, что за пределами Эшфилда жизнь идёт быстрее, ярче, громче – улицы запружены машинами, неоновые вывески мерцают в сумерках, люди спешат, не замечая друг друга. Но здесь всё иначе. Здесь можно замедлиться, услышать, как ветер шуршит в кронах деревьев, и почувствовать запах свежего хлеба из булочной миссис Хоуп. Мне нравится здесь.
