Хор запел «Де Профундис»[1], и похоронная процессия вступила под своды базилики, которая прославилась алтарем апостола Петра[2]. Именно перед ним святой молился во время визита в Неаполь. Здесь же он крестил и первых неаполитанцев, обращенных в христианство, – святую Кандиду[3] и святого Аспрена[4].
Гроб с телом Пьетро Винченцо Ринальди установили на небольшое возвышение перед тем самым алтарем. Два аколита[5] зажгли вокруг него несколько свечей, а у изголовья разместили высокий пасхал[6].
Священник в епископском одеянии прошел к алтарю, поцеловал его, после чего обратился к родственникам и друзьям покойного:
– Все мы, собравшиеся под сводами церкви этой, знаем, сколь греховен каждый из нас в жизни земной. Природа человеческая слаба. На совести каждого из нас лежит вина перед Небесным Отцом нашим. Поэтому мы с вами будем сегодня, участвуя в сей Божественной литургии, молиться об усопшем брате нашем. Будем просить Господа, чтобы Он очистил его от всякого греха и удостоил возможности общения со святыми на небесах.
Луис Игнасио поморщился. Он приехал в Неаполь, чтобы развеяться, чтобы отпраздновать свадьбу младшей сестры, чтобы зарядиться положительными эмоциями, но вместо этого… вновь попал на панихиду.
Нет, свадьба Хасинты Милагрос состоялась, как и было положено, но на второй ее день произошло непредвиденное: от сердечного приступа скончался отец жениха. Радостное и торжественное событие было омрачено внезапной смертью герцога ди Маддалони.
Луис Игнасио огляделся. Панихида шла своим чередом, священник уже проводил обряд покаяния.
Сколько таких траурных служб на счету де Велады? Мессы по почившим деду и бабке были самыми спокойными, потому что были вполне ожидаемыми. Смерти отца, матери и младшего брата ударили под дых внезапностью, а кончина четырехлетней дочери разорвала сердце в клочья: настолько неправильной, настолько трагичной она была.
Впрочем, у него за плечами числилась еще одна смерть, о которой Луис Игнасио не хотел вспоминать вовсе. Не хотел вспоминать ту, которая звалась некогда женой и матерью его единственного ребенка. Но вот сейчас почему-то вспомнил.
Анна Альварес де Мендоса и Осорио, маркиза де Сан-Роман была его кузиной, а впоследствии стала женой. В день смерти их общей дочери, малышки Летисии, Луис Игнасио проклял момент, когда пошел на поводу у отца и дал согласие на брак с нею.
Их помолвили рано: ему было десять лет, ей – пять. До своего восемнадцатилетия де Велада не волновался на сей счет, потому что считал эту детскую помолвку несерьезной. Он был уверен, что сможет легко разубедить отца в целесообразности подобной женитьбы. Однако в год, когда ему исполнилось семнадцать, произошел целый ряд событий, предопределивших нежеланный исход.
В тот год Луис Игнасио несколько раз становился случайным свидетелем измен матери. В подростковом возрасте юный граф искренне восхищался ею. Маркиза де Велада была очень красивой женщиной. Даже больше, чем красивой. Она была изумительной! Es una real hembra, как в Испании говорят.[7] У нее было породистое лицо, великолепная грудь, роскошные бедра, длинные ноги и невероятно стройный стан. Она выглядела вампиршей, вальяжной львицей, способной соблазнить любого мужчину, на которого падет ее взор.
Луис Игнасио то и дело слышал летящие в ее адрес слова посторонних мужчин: «Вот это фигура!», «Вот это бюст!», «В ней больше соли[8], чем во всём Тихом океане!», «Она настоящая Анна Болейн[9]!», «Я бы с такой не прочь любовь закрутить!» – и вспоминал, как сам в детстве ждал материнской любви, равнозначной для него глотку воды во время жесточайшей лихорадки. Ее же отношение к сыну было больше похоже на мартовскую погоду: только приласкает и сразу покидает.
