1
Гарольд думал. Всё, что ему оставалось, учитывая обстоятельства – думать. Не смотреть, не слушать, не ходить и уж тем более не убивать. Думать. Вспоминать, фантазировать, визуализировать, рассуждать, но лишь наедине с самим собой. С кем тут ещё побеседуешь – в этом гробу даже конечности не согнуть, что там говорить о сокамернике.
Из органов чувств, которые приносили ещё хоть какую-то пользу, остались лишь обоняние, осязание и слух, остальные отключились за ненадобностью. В кромешной темноте глаза бесполезны. Вкус? А что ему вкушать – собственную слюну? Может быть кровь, когда он прикусывал язык, чтобы почувствовать во рту хоть что-то, кроме вкуса собственных бактерий? Пища подавалась раствором прямо в кровь – не положено заключённым с пожизненным сроком изысканно питаться. Трубка с дистиллятом торчала рядом со ртом, но и вода и сам пластик, из которого сделана трубка, были абсолютно безвкусными.
Вот трогать себя или эти гладкие металлические стены – это он с радостью. Гарольд даже завёл себе подобие расписания, чтобы ожидание от касаний собственного тела приносило удовольствие. Расписание, конечно, приблизительное – не было тут ни часов, ни понимания сколько вообще прошло времени с начала заключения. День сейчас или ночь на Земле – оставалось лишь гадать или воображать.
Касаемо слуха – мерное гудение системы жизнеобеспечения давно уже превратилось в фоновый шум, которого не замечаешь, если не прислушаться. Оставалось наслаждаться собственным голосом. Говорил он в те часы, когда приходило время тактильности, и нравилось ему это или нет, оба этих чувства со временем превратились в чьи-то чужие.
Мыслительный процесс был нагло прерван нарастающим возбуждением. Пришло время наслаждений.
– Ты хочешь, чтобы я дотронулась до него? – спросил он сам у себя.
– Да, милая, – отвечал воображению его видоизменённый голос, – я уже в полной боевой готовности.
– Я чувствую это. Какой он у тебя огромный.
– Да ладно, обычный вроде. У тебя просто рука маленькая.
– Какие мы скромные, я таких люблю.
Гарольд трогал себя, ублажал себя, а временами немножечко изводил, чтобы разнообразить воображаемые утехи. Всё ради того, чтобы окончательно не свихнуться, если этого ещё не произошло. Или уже произошло?
Девушка в его мечтах оказалась сверху.
– Ты какой-то напряжённый сегодня, Гарольд, что тебя тревожит?
– Плохой день, дорогая. На работе начальник устроил взбучку, старый козёл. Потом я решил выйти на охоту, но людей было так много, а я так устал, поэтому не смог найти ни одной удобной жертвы. Пришлось идти домой.
– Котик мой, мне так жаль. Я могу тебе чем-нибудь помочь?
– Просто продолжай и расскажи мне что-нибудь, я соскучился.
Он ускорил движения рукой, воображая, как ускоряется девушка.
– Ты знаешь, я весь день ждала, когда ты вернёшься. Скучала по тебе, пересматривала наши фотографии. Сходила в твою комнату секретов, вытерла пыль и отмыла кровь на полу – голова той проститутки всё течёт и течёт, представляешь?
– Странно, я вроде убил её дня три назад.
– Наверное, умная была шлюха – вся кровь осталась в голове.
Он рассмеялся. Они рассмеялись. Она слезла и опустилась на колени.
– Давай, деточка, заглатывай глубже. – Гарольд поплевал на ладошку и продолжил.
Как её сегодня зовут – Соня, Мария, Джулия? Пускай будет Ольга, да, Ольга. Хорошее имя. Она была его любимой, той, кто принимал Гарольда со всеми его достоинствами, особенно учитывая тот маленький особенный секрет, за который он и попал на пожизненное. Она верила в него, поддерживала и поощряла, а ещё она будет всегда его ждать, и не важно, что Гарольд удалялся от дома с каждой секундой всё дальше и дальше в бесконечной космической пустоте. Идеальная женщина в идеальном мире фантазий никогда тебя не покинет.
