В том году Мирил Ковальски перешла в восьмой класс. В июне она каждый вечер смотрела по телевизору новости с вьетнамской войны. В Южном Вьетнаме двадцать три американских солдата летели на вертолете Си-Эйч-46А – его еще называют «Морской рыцарь» – на базу Кхесань[1], помочь с эвакуацией морских пехотинцев. Вертолет попал под обстрел, рухнул. Половина тех, кто был на борту, погибли.
И никому из родных и близких не удалось с ними попрощаться.
Мирил сидела перед телевизором, закрыв лицо руками.
В июле Мирил увидела в вечерних новостях репортаж с высоты 689, где американские морпехи уничтожили триста пятьдесят северовьетнамских солдат. И сказали, что будут оставаться там, пока последний северовьетнамский солдат не сложит голову.
Там они и остались.
И никому из родных и близких не удалось с ними попрощаться.
Мирил смотрела на экран и плакала.
А потом, в августе, лучший друг Мирил – самый-самый лучший, тот, кто однажды подарил ей розу, и танцевал с ней на бар-мицве Данни Запфера, и вместе с ней слушал, как чудесно чпокает и шипит кола, когда открываешь новенькую бутылку… Самый-самый лучший друг Мирил сел на заднее сиденье отцовского «мустанга» и поехал в кино – дурацкое кино, дурацкое, черт бы его побрал, кино. В «мустанг» врезалась чужая машина, и голова Холлинга Вудвуда запрокинулась, и что-то хрустнуло.
Вот так запросто.
Мирил помчалась в Сайосетт, в больницу – но попрощаться не успела.
И тогда перед глазами Мирил Ковальски, закрыв весь мир – абсолютно весь мир, – повисла Мгла.
Отпевание было в пресвитерианской церкви Святого Андрея. Народу было полно. Мужчины в черных костюмах, женщины в темных платьях. Вся Камильская средняя школа: миссис Сидман, директриса, и учителя Холлинга, и его друзья Данни Запфер и Мей-Тай. Сборные по кроссу из Бетпейджа, Фармингдейла, Уэстбери и Ванты – все ребята в форменных майках с номерами. Мистер Гольдман, хозяин «Самолучшей выпечки Гольдмана», сидел на задней скамье, рыдал в голос. Меркуцио Бейкер сжимал в руке белый, новенький, идеальный бейсбольный мяч: жаль, не успел сыграть с мальчиком; а рядом с Меркуцио сидел его брат, лейтенант Тибальт, муж миссис Бейкер, в парадной военной форме. Был там и священник из собора Святого Адальберта. И раввин из синагоги Бейт-Эль.
Надгробное слово произнесла, держа в руках хризантему, миссис Бейкер, учительница Холлинга. Говорила ровным голосом и только под конец, когда начала декламировать стихи: «Не страшись впредь солнца в зной, ни жестоких зимних вьюг: завершил ты труд земной, на покой ушел…»[2] – внезапно осеклась. Просто не смогла дочитать. Даже с третьей попытки. И вернулась на свое место. А проходя мимо гроба, положила на него хризантему – бережно-бережно.
И тогда за Холлингом пришли носильщики, и его отец встал – и все тоже встали; а когда Холлинга проносили мимо, отец вцепился в гроб и завыл. И вой был глухой, страшный, очень страшный, и ничего нельзя было сделать – нечего было сказать в утешение.
Носильщики остановились. Ждать им пришлось долго.
Мирил слышала вой даже сквозь Мглу.
Ей казалось, что она будет слышать его всю оставшуюся жизнь.
Казалось, вой будет откликаться эхом в пустоте – там, где у Мирил раньше было сердце. Вечным эхом.
На кладбище она не поехала. Просто не смогла бы слышать надгробные речи и стук комьев о крышку, не смогла бы видеть, как Холлинга…
Просто не смогла бы.
Родители отвезли ее домой.
