>О том, что иногда молчание – не тишина, а крик, который никто не слышит
Иногда Василиса чувствовала, будто слова – это ниточки. Она держит одну сторону, кто-то другой – другую. И если отпустить или резко дёрнуть – нить может оборваться.
После того как Пухлый исчез, стало много оборванных нитей. Она пыталась понять, куда они ведут, кто держал их с той стороны. Но всё чаще нитей не было совсем. Осталась только тишина. Такая, что даже Дрэганфрут больше не болтала без остановки.
Это была не та тишина, которая обнимает и успокаивает. А та, что давит на уши, как под водой. Тишина, в которой хочется кричать, но не получается. Потому что кричать – значит признать, что тебе больно. А это, кажется, запрещено.
Сначала они нашли маску. Она лежала у окна, как забытый предмет с чужим дыханием. У неё не было голоса, но она шептала. Не ртом, а… чем-то другим. Внутри. Словами, которые никто не говорил, но все слышали.
– Он там. Где нельзя звать. Следуй за тенью.
С того дня началась новая история. История не о мире, где разговаривают, а о мире, где за каждое слово – расплата. Мир, где "нет" можно унести в банке. Где за попытку сказать "я боюсь" можно лишиться цвета. Где Пухлый – теперь немой, а чтобы его услышать, нужно сначала услышать себя.
Ты, кто держит в руках эту книгу, знай: здесь будут не только приключения. Здесь будут чувства. Те, что часто прячут. Страх быть непонятым. Злость, которую запрещают. Обиду, которой стыдятся.
В этом городе нельзя говорить. Но можно помнить. Можно чувствовать.
И, может быть, – спасти того, кого любишь, даже если ты боишься произнести его имя.
Это книга о том, что молчание – тоже голос. Только иногда, чтобы его услышать, нужно пройти по улице потерь, заглянуть в комнату украденных “нет”, и не потерять своё собственное "да".
Василиса – девочка, у которой внутри больше силы, чем она думает.
Дрэганфрут – морская свинка с дневником вместо языка.
А Пухлый… он просто ждал.
Что кто-то всё-таки осмелится заговорить.
Эта ночь не была похожа ни на одну другую. Казалось, даже звёзды отказались светить, прячась за тяжёлыми облаками, полными тайны и недосказанности. Василиса сидела у окна и смотрела в темноту, прижимая к груди кулон – подарок Пухлого, который теперь стал почти единственной её связью с ним. После того как он исчез и перестал говорить, её внутренний мир будто застыл в ожидании ответа. А ответа всё не было.
Комната казалась чужой, даже несмотря на тёплый свет лампы и знакомый запах сиреневого мыла, которым пахли подушки. Дрэганфрут, её неутомимая спутница – философствующая морская свинка в солнечных очках – спала, слегка похрапывая, на подушке рядом. Василиса завидовала ей: у неё хотя бы были сны. У Василисы же сны исчезли в ту самую ночь, когда исчез Пухлый.
Вдруг – стук. Совсем тихий, почти неуловимый. Не снаружи, а… изнутри окна. Василиса вздрогнула. На стекле отпечаталась маска. Белая, с вытянутым пальцем ко рту. Будто просила молчать. Она будто прилипла к стеклу, но при этом двигалась, дышала – и смотрела на Василису. Откуда-то изнутри неё раздался голос. Не голос – шепот, сухой и ледяной:
– Следуй за тенью. Он в городе, где нельзя звать.
Василиса застыла. Маска исчезла, будто её и не было. Но на стекле остался след, как отпечаток пепельной пыли. В этот момент проснулась Дрэганфрут.
– Я чувствую, что что-то случилось, – сказала она, вытирая лапкой сонные глаза. – У тебя лицо, как у того профессора, который понял, что его эксперимент по превращению брокколи в шоколад провалился.
– Я думаю, это был знак, – тихо ответила Василиса. – От него. От Пухлого. Он где-то там. И нас зовут.
Дрэганфрут кивнула и спрыгнула с подушки. С её привычной серьёзностью она достала маленький блокнот и записала:
