И вижу я: конец уж недалек,
Нарушен мертвый сон тысячелетий,
И завершен подсчет грядущих дней,
Поглотит мир безжалостная бездна,
И чаша бытия опорожнится.
Неизвестный поэт, написано в Хореме
Для разговора о туманных вещах лучше всего подходят туманные слова
ГЛАВА 1 Дома. Разговоры за обедом
Лоретто
Сэнни
Хеймир с Эгертом уехали по торговым делам в Виттерлаг. «По торговым делам» в данном случае значило – чтобы привезти и спрятать на складах у Лоретто доставленное ранее из Шуоры огнестрельное оружие. Хеймир это не особо скрывал. В некоторых вещах он был на редкость откровенен, однако на вопрос «Зачем?» отвечал «На всякий случай», хотя все всё и так понимали.
Илинора, которая раньше могла днями пропадать в своей студии – чертить, делать карандашные наброски и рисунки – почти забросила прежние занятия. Она объясняла это тем, что в преддверии Конца света сменила приоритеты, пустилась во все тяжкие и погрязла в развлечениях. Она нянькалась с мальчиками, посещала музыкальные и поэтические вечера, художественные выставки, театральные представления, непременно таская с собой Сэнни, или Джионну, или Кенлара Бьоргстрома.
С Кенларом Бьоргстромом Илинора вообще очень много общалась. Тот фактически поселился у них дома, часто оставаясь и на ночь. Они вдвоем допоздна засиживались в гостиной, пристроившись в обнимку на диване, пили вино, о чем-то разговаривали. Со стороны их отношения выглядели совершенно неподобающими и неприличными, слишком близкими. Взять друг друга за руку, положить ладонь на плечо, прижаться, обнять, чуть не повиснув на шее – было для них абсолютно естественным. Хорошо хоть, они вели себя так не на людях, а дома! Джионну подобные манеры не смущали, а Сэнни не знала, как всё это расценивать, и набиралась духу прямо спросить Илинору. Она так и не спросила, но Илинора, однажды смерив ее долгим пронзающим насквозь взглядом и заставив покраснеть с макушки до пяток, сказала сама:
– Адская Бездна, Сэнни! Мы с Кенларом не любовники и никогда ими не были. Мы друзья. Больше, чем друзья. Больше, чем брат с сестрой. И мне нет никакого дела до того, насколько непристойными наши с ним отношения может счесть лиорентийская общественная мораль. По крайней мере, у себя дома я буду вести себя так, как мне хочется, не оглядываясь на извращенные правила и на сплетни.
– Я… – промямлила Сэнни.
– У тебя на лице всё написано. Все твои вопросы, которые ты, по-видимому, считаешь умными, но которые таковыми вовсе не являются. Как тебе вообще могло взбрести подобное в голову?
«Потому что ты сама сказала, что тебе нет дела до общественной морали, – подумала Сэнни. – Потому что у тебя свои границы допустимого, и ты не скрываешь, что любовники в них вполне вписываются».
Вслух Сэнни не осмелилась такое произнести и надеялась, что лицо её не отобразило ничего предосудительного. Илинора еще раз оглядела её, усмехнулась и всё же сменила гнев на милость.
– Считай, что тебе повезло, и я не слишком обиделась на твои незаданные вопросы, невысказанные мысли, чрезмерное любопытство и глупые фантазии, которые ты себе вообразила.
Кенлар Бьоргстром каждый день своим поведением напоминал Сэнни о том, что он не совсем замороженная ледяная глыба. Он улыбался Илиноре и Джионне, пусть и дергал при этом ртом, целовал и обнимал их, смеялся и шутил, возился с Джарном и Эйсмаром. Сэнни привыкла к его присутствию, но всё равно чувствовала себя неловко и зажато, ей хотелось пореже попадаться ему на глаза. Да и сам он не жаждал с ней вести беседы, так что здесь всё было обоюдно. Они оба чувствовали неловкость. В конце концов, Сэнни решила, что бояться Кенлара Бьоргстрома глупо. После долгих внутренних самоувещеваний она заставила себя посмотреть ему в глаза – светло-серые, морозные, с льдистой поволокой. Она заговорила с ним, с трудом выталкивая из себя слова и отчаянно краснея:
