Александр Рыжов
Обет молчания
Ёшкино коромысло! Чтоб тебя перевернуло да шмякнуло!
Примерно так выразилась бы бабушка Леши Касаткина – незабвенная, но, к сожалению, преждевременно усопшая Анна Стефановна. А уж она говорила хоть и мало, зато смачно и слыла у себя на молдавском хуторе за особу, которая всегда имеет пару умных слов.
Все началось с банальной тренировки. Дублирующий состав ленинградской хоккейной команды «Аврора» готовился к новому сезону. Стояло лето 1976 года. Совсем недавно советская сборная взяла олимпийское «золото» в Инсбруке, имена Третьяка, Харламова и Михайлова гремели повсюду. Но скромная авроровская молодежка была еще очень далека от великих побед и мировой славы. Каждый мечтал для начала попасть в основную команду, засветиться в высшей лиге, ну а там уж показать себя во всей красе. А потом может быть, может быть…
На дворе плюс двадцать пять градусов, погода не самая хоккейная. Но, хвала Коммунистической партии и техническому прогрессу, в Ленинграде к середине семидесятых уже понастроили достаточно спортивных дворцов с искусственным льдом, так что команды получили возможность в любое время года оттачивать свое мастерство и повышать уровень.
Тренеру Николаю Петровичу Клочкову не приходилось никого подгонять. Дублеры сами прекрасно знали, что к сентябрю, когда стартует новый чемпионат, надо набрать хорошую форму, поэтому выкладывались на все сто. Иногда усердствовали даже чересчур, и это едва не обернулось для нападающего Касаткина катастрофой.
Катали очередную двусторонку. Касаткин в своей зоне получил шайбу, проскользнул вдоль борта на территорию соперника, обвел двух защитников и вышел один на один с вратарем Женькой Белоноговым. Не ожидал, что проход получится таким быстрым и удачным. Не ожидал этого и Женька. Засуетился, выехал из ворот, да как махнет ручищей в защитной перчатке! Он и так-то парень габаритный, а во вратарской амуниции и вовсе средневековым рыцарем выглядит. Короче говоря, врезал Касаткину блокером, в просторечии блином, прямо в левую скулу.
У Алексея искры из глаз посыпались. Забыл и про шайбу, и про игру, растянулся на льду, изо рта кровища хлынула. Клочков, конечно, сразу же прекратил тренировку и отправил побитого форварда в травмпункт.
Сделали рентген. Алексей боялся, что лицевые кости раздроблены и харю теперь перекосит на всю оставшуюся жизнь. Но обошлось. Врачи сказали: сильный ушиб, болеть будет долго, опухнет, посинеет, однако ни переломов, ни трещин, ни даже сотрясения.
Касаткин не знал, радоваться или огорчаться. Он никогда не считался везунчиком, прилетало ему часто, и травмы были делом обычным. Да и как иначе в таком суровом виде спорта?
До официальных игр еще больше месяца, успеет восстановиться. Тем более Николай Петрович решил дать команде отдых перед играми первенства и объявил каникулы до конца августа. Это хорошо, потому как игрок из Касаткина был бы сейчас совсем никудышный. Мало того, что челюсть дергало и саднило, так она еще и раздулась, шлем не застегивался.
Да шут бы с ним, со шлемом. Хуже всего оказалось то, что из-за опухоли он потерял способность говорить. В рот как будто подушку засунули. Максимум получалось мычание, настолько дурацкое, что у всех, кто не был осведомлен о случившемся, вызывало невольную улыбку.
Алексей испытывал нестерпимый стыд. Физию разнесло, вместо человеческой речи – что-то звериное… Хоть плачь! Он перестал выходить из дома, сидел целый день сиднем, на телефонные звонки не отвечал, а об ухаживаниях за профессорской дочкой Юлей, богиней и королевой красоты, перестал и думать.
В общем, все было скверно. И только лето продолжалось, жаркое, томное, прекрасное, но радовало оно своей прелестью кого угодно, кроме Касаткина.