Олег Семеныч шел по ночному Покровскому бульвару, доходные дома оставались позади, сменялись новыми. Шуршал дождь, и пахло то ли бинтами раскисшими, то ли просфорой. Семеныч поежился, расправил складки одежды. На нем был стандартный дорожный костюм – пиджак, брюки, ботинки, и твидовый бушлат с ватными плечами. Все немарочное, по выкройкам лохматой давности.
Семеныч глядел на свои варикозные ноги, с трудом печатал шаги. Вокруг ни транспорта, ни загулявшихся подростков, ни голубей спящих. Да, убийство, но что тебе одна жизнь, Москва? Чего притихла? Вот обвисшие провода, как струны расстроенной гитары, молчат. И трубы водостока туш не играют.
Полковник вздохнул. Почему его, старого мента в чинах, вызывают на место, как опера? Носом хотят потыкать в Солянку кровавую? Так Хитровка всегда в юшке купалась, еще с царских времен. Резали при царе, теперь режут под носом у чекистов, а нам ловить. А почему нам-то? Пусть сами ловят, бляха.
Место убийства стерегли двое сержантов, перекрывших Солянку. Разбили пикет аккурат перед Домом с атлантами. Красно-синий свет окрашивал выхлопные газы, бликовал на маслянистой поверхности асфальта. В пяти шагах от патрульного мерседеса лежало тело, торчало ниже колен из-под пленки.
Подойдя, Семеныч обмахнул сержантов удостоверением:
– Группа по раскрытию убийств…
Сейчас группа состояла из него одного, Марат должен подъехать с минуты на минуту.
Патрульные козырнули, закурили, поблескивая мокрыми от дождя кокардами, с интересом смотрели на полкана. Тот, не найдя куда руки пристроить, тоже закурил. Папироса затрещала, и дым, смешиваясь с паром, взвился над его сутуловатой фигурой. Ну точно, паровоз, пропыхтел легкие. Скоро спишут и свинцом накроют.
Полкан ощутил приступ любви к родному «сапожищу». Он в два затяга сжег табак, брезгливо пощурился на жертву. Если яремную вену вскрыли и сцедили кровь, наш клиент. Но заглядывать под пленку не хотелось, Марат приедет, и пусть смотрит. Наш-не наш, лотерея. Вместо гадания на трупе Семеныч вспомнил, как накануне принял лекарство от нервов, благо нашлось подходящее заведение. Лекарство состояло в двух стопках под сальный бутерброд, и в третьей, выпитой наспех, под расчет. Стало уютнее. Но тут сержанты откашлялись:
– Товарищ полковник, может, прибрать тело? А то зябко, бля.
И правда подморозило. Неощутимо сначала, но все сильнее – с каждой минутой. Кусало щеки.
– Ладно, грузите, и на вскрытие, в центральную. Я позже подъеду.
Патрульные приступили к исполнению, вопросов не задавали, понимая, что для откровения им звезд не хватит.
– Вообще-то постойте… – полкан наклонился и под вышедший уже хмель осмотрел карманы жертвы. Ни паспорта, ни прописки, только значок комсомольский и пара вшей в любовном спазме. А потом у Семеныча внутри шевельнулось что-то, и его мозолистая пятерня отняла полиэтилен от лица убитого.
Фонари светили грязными кляксами, всего пара и горела, ни зги не видно, или глаза подводят? Полковник склонился ниже, разглядывая привычное уже: лоскуты кожи с синими прожилками на полшеи, и ни капли крови. Наш клиент, приехали.
– Третий жмур сцеженный за месяц. Оформили его?
– Так точно!
– Увозите.
Зазвонил колокол, а вскоре и Марат появился. Был он гоголеватый мужчина средних лет, приехавший не то чтобы в бричке, скорее на авто, из одежды – рубашка белая, брюки на семейники. А вот носом сморкливым своим выдавался. Огладив усы, затем исследовав щеки и подбородок, удостоверяясь, что дневное бритье не требует правки, он вылез в ноябрь, скрипнув пружинами своего БМВ.
