Развод на годовщину свадьбы - Адалин Черно

Черные лодочки на высоком каблуке, небрежно брошенные на пороге нашей с мужем квартиры, принадлежат не мне.

Я несколько мгновений пялюсь на них и в какой-то момент даже думаю, что зашла не в ту квартиру.

Но нет, квартира определенно наша. Справа стоит полка для обуви, слева — шкаф для зимней одежды. А впереди, прямо в центре, валяются любимые туфли Гордея. Мы давно купили новые, но они так и стоят на полке для обуви. По привычке муж ходит на работу в старых.

Но сегодня он дома.

Судя по лодочкам — не один.

Судя по звонкому женскому смеху, доносящемуся из глубины нашей большой квартиры, меня он не ждет.

Не трудно представить, что происходит в нашей спальне. То, что смех доносится оттуда, понимаю, когда делаю несколько шагов вглубь квартиры.

Самое время порадоваться, что мы съехали из той хрущевки, в которой жили двадцать лет назад. Там жутко скрипели полы и прийти домой, сделав сюрприз, было невозможно.

Гордей пытался несколько раз, но я сразу его подлавливала. Слышала скрип половиц и уже ждала, что он “неожиданно” появится в дверном проеме.

А теперь… меня никто не слышит. Судя по приглушенным голосам и причмокиваниям — у них там дело поинтереснее.

Я подхожу к самой двери. Она приоткрыта на несколько сантиметров. Недостаточно для того, чтобы заметили меня, но достаточно для того, чтобы все увидела я.

Муж лежит на нашей общей кровати в обнимку с моей крестницей. Лизу с ее копной свежеокрашенных в рыжий волос, я узнаю безошибочно. Она, игриво забросив ногу на бедро Гордея, улыбается и тянется к нему:

— Ну так что с разводом, Горь?

— Я же уже говорил — подождать надо.

— А ты уверен? В смысле… уверен, что она и правда больна?

— Да, видел диагноз. Все неутешительно, три месяца — максимум.

— И тогда сможем пожениться?

— Так, чтобы пожениться, не обещаю. Траур, все дела, но жить вместе сможем… через какое-то время.

Я чуть не расхохоталась вслух сквозь слезы, проступающие на глазах. Даже сейчас, даже лежа в общей кровати с другой Гордей думал о том, что скажут остальные. Думал о чертовой репутации, словно он не похерил ее своей связью с моей крестницей.

Господи…

Лиза ведь приходила к нам совсем маленькой. Он покупал ей конфеты и шоколадки, баловал, когда она была ребенком, а теперь вот… они лежат в одной кровати и никому из них не стыдно за то, что они делают, и о чем говорят.

— А деньги, Горь? Ты говорил, на нее многое переписано.

Я зачем-то достаю телефон и включаю диктофон. Хочу иметь записи всего, что здесь происходит.

____

листаем дальше

— После смерти Лены все станет моим, — будничным тоном произносит Гордей.

Я чувствую себя свидетельницей своих похорон, которые не состоятся, потому что я не больна. Несколько месяцев я думала, что умираю от неизлечимой болезни, прощалась с жизнью, пыталась успеть сделать все, что в моих силах, чтобы сегодня узнать, что в клинике перепутали результаты анализов.

— Она подписала документы. Все, что на нее переписано, отойдет мне.

— Осталось только подождать, верно?

— Верно, малыш.

— А тот браслетик? Помнишь, мы видели в магазине. Ты когда мне его купишь?

— Тот браслетик… — Я слышу какую-то возню, стук, а потом тихое: — вот он.

То, как пищит от восторга Лиза, получая подарок от моего мужа за то, что раздвигает перед ним ноги, навсегда фиксируется в моей памяти. И на диктофоне тоже. Я жму на красную кнопку, отключая запись. Все, что я хотела и не хотела, я услышала. И тщательно все записала.

Теперь, когда “Горя” — и как только ей в голову пришло так его называть — решит разводиться, у меня будут доказательства его измены.

— Что мне сделать, чтобы тебя порадовать? — от Лизиного голоса становится противно.