
— Если снежинка не раста-а-а-ает,
В твоей ладони не раста-а-а-ает!
Пока часы двенадцать...
— Hjælp![1] На помощь!
Пронзительный вопль перебил моё
мирное мурлыканье. Я замолчала и остановилась. Уже давно стемнело —
в Дании зимой темнеет рано. Улица пустынная — я живу, что
называется, на краю Ойкумены... а вопль повторился:
— Red mig!![2]
Голос как будто подростка… И чего
его носит невесть где в такой час? Вроде бы в конце переулка
мелькнули тени, послышались грубые голоса и тихий плач.
— Да какого... — выругалась я и
заскользила на высоких каблуках по снегу в направлении, откуда
слышались плач и голоса.
На ходу выудила сотовый, собираясь
вызвать полицию, но тут раздался новый истошный вопль:
— Нет, пожалуйста! Не трогайте меня,
нет!!
И я, забыв и о полиции, и о сотовом,
чуть не падая, понеслась вперёд. Убивают его, что ли?! И резко
затормозила. Их было пятеро, грузные, бандитского вида. Я уже
полгода в Копенгагене, но таких отморозков не видела ни разу. А у
самой стены в жалкой позе съёжился худенький светловолосый
мальчуган лет двенадцати. Зажимает разбитый нос и всхлипывает так
жалобно, что у любого нормального человека сердце дрогнет. Но
окружившие его нормальными, судя по всему, не были. Один грубо
схватил мальчугана за плечо, замахнулся и...
— А ну, отпусти его, урод! — вопль
вырвался у меня внезапно, громко и немного визгливо.
Амбалы, как один, обернулись,
смерили меня угрожающими взглядами... и расхохотались. В какой-то
мере можно понять: вид у меня тот ещё! Коротенькая шубка с белой
оторочкой из искусственного меха, легкомысленные розовые сапожки,
не менее легкомысленная шапочка и фальшивая белая коса с пышным
розовым бантом — мои собственные волосы чернее угля. Шла я,
вообще-то, с русской вечеринки, на которой изображала Снегурочку —
подработка иностранной студентке никогда не помешает. Деньги, вдруг
мелькнуло в голове, уже выплатили, и они сейчас со мной... Что,
если эти уроды их заберут?! Страх за заработанные кроны пробудил во
мне агрессию. Зачерпнув горсть снега, я запустила плохо слепленным
снежком в ближайшего ко мне амбала и с вызовом крикнула:
— Что смешного? Думаешь, не
врежу?!
И что только несу? Если и врежу, он
не поморщится, но если врежет он... Амбал стряхнул снег с волос —
снежок попал ему в макушку — и угрожающе двинулся ко мне. Я
попятилась, но тут отморозок, стоявший возле всхлипывающего
мальчугана, сильно тряхнул бедолагу и приложил его о стену. Паренёк
зашёлся в рыданиях, упал на снег... и я решилась. Сдёрнув с плеча
рюкзак, с диким воплем «Ура-а-а-а!» шарахнула им двигавшегося на
меня амбала, увернулась от кулака другого, но, когда подскочила к
пареньку, выигранное неожиданностью преимущество закончилось.
Третировавший мальчугана урод схватил меня за волосы, чуть не
вырвав с корнем и фальшивые, и мои настоящие. Пискнув от боли, я
попыталась съездить ему коленом в пах — не дотянулась, попробовала
расцарапать лицо — он увернулся... Оставалось лишь укусить, и я не
стала сдерживаться. От рёва укушенного мною датского «шкафа»
задрожал морозный воздух. Он с силой толкнул меня наземь, явно был
не прочь вбить в снег ногами, но тут раздался спокойный
повелительный голос:
— Довольно.
И амбал, на мгновение застыв, как
статуя, тотчас почтительно поклонился... неспешно поднявшемуся на
ноги подростку! Забыв закрыть рот, я смотрела, как только что
всхлипывавший жалкий паренёк выпрямляется и увеличивается в
размерах на глазах. И вот уже вместо щуплого мальчугана на меня
сверху вниз взирает парень лет двадцати с небольшим. Очень светлые
глаза со светлыми ресницами, серебристо-белые волосы собраны в
хвост. И одет, будто тоже только что с костюмированной вечеринки.
Присев передо мной на корточки, он секунды две разглядывал меня,
слегка склонив голову набок, и, наконец, кивнул: