В августе слишком рано темнеет.
Как только догорит последний луч заката – неверный и мгновенно остывающий, как свежевыкованное золото, брошенное в ледяную воду, – подкрадывается холод, залезает пальцами под одежду, пытаясь тут же обглодать краешек теплящегося на небосклоне месяца – и маленького, плюющегося искрами костерка. Показывает, кто здесь хозяин.
– На, Шкет, куртку держи! – хмурый ворчливый мужчина перебросил одёжу молодому совсем парнишке, сидящему возле огня и зыркнувшему на него почти испуганно. – Бери, бери. Замёрзнешь… Ночи уже холодные.
Названный Шкетом и не собирался протестовать. Взял, сунув рукава в большую – не по размеру – охотничью куртку, закутался. Притих, глядя, как вылетают из костерка редкие искры, роятся, исчезая в быстро сгущающейся, точно карамель, темноте, – но успевают выхватить лица: девятеро мужчин, собравшихся в круг на потемневших от времени, сырости да солнца поваленных брёвнах вокруг горящего сердца в центре круга – спасения от прохлады.
– Убери в дом своих перепелов, Щука! – обратился один из сидевших в круге к приятелю, который только что бросил мальчишке куртку, кивая на связанные тушки на настенном крюке дома – небольшого, сложенного из толстых сосновых брёвен. Временное убежище охотника в сезон. – Убери – собаки изведутся… Да и ночью мало ли что налетит… Вон, Рыжий! – он мотнул ногой на близко подобравшегося к огню спаниеля, в неровных оранжевых бликах только заблестели собачий нос и большие, умные влажные глаза – надеющиеся на подачку. – Нет тут твоего…
– Завидуй тихо! – Щука посмеялся, обернувшись. Но птичьи тушки снял.
– Молчи-молчи! Завтра больше повезёт. Может, на рябчика попадём. А может, и на лису… Знаешь, какой коврик будет? Шкура рыжая… Красота.
– Стопарь, размечтался ты, ё-моё! Рябчиков тут не видали лет десять как… А то лису он захотел…
– Так не вредно ж! – говорящий не собирался унывать. – И захвати чего горячительного из дома, а?.. Что-то ночка не по сезону холодком кусается…
– Уже несу, – из недр избы донёсся приглушенный голос и звуки возни, наполовину съеденные шумом ветра в тёмных вершинах и треском веток, наполовину – как показалось юному Шкету, впервые попавшему на сезонную охоту, – самой темнотой. Жадной, густой. Лесной.
– Давай-давай! О! Вот это другое дело! – Стопарь, в котором так и кипела неугомонная жажда деятельности, не стал дожидаться, пока Щука раздаст принесенные из дома стаканы, – сам выхватил из рук бутылку и принялся разливать крепкую жидкость. – Ух! А то поотмерзает всё тут…
День закончился, и охотники собрались во дворе, для неторопливой беседы с горячим – чайник только с огня снят – чаем с крепкой настойкой пополам в железных кружках. Чтобы проводить закат, только что сгоревший над шумящими вершинами, – вместе с тьмою поднялся лёгкий ветер, молодой, пробует силу, треплет кроны.
Шкет впервые был так близко – к лесу и к ночи, и здесь ему всё казалось необычным, иным – осязание, звуки и запахи, и темнота, и воздух, и потрескивание дров в костре, и негромкие разговоры охотников.
Хотя негромкие – как сказать. Стопарь, похоже, разошёлся, взяв руководство на себя, раздавая команды. Наливал, совал стаканы в руки. Блики огня, когда он наклонялся, освещали его обветренное, не первый день как небритое лицо неугомонного заводили, души всякой компании. Такому бы гитару, но Шкет знал, что Стопарь не особо умеет петь…
– Седой, дай мне вон ту… Да, вот эту хреновину, что у тебя под задницей. Делиться надо, даже бог сказал… Док, а ты подвинься, а? За двоих тут расселся… Всё бревно тебе в распоряжение, ты б на нём ещё, знаешь, инициалы выбил. Или печатку там поставил…
– Ты, может, закончишь пока разговоры и хоть чай разольёшь, – послышался голос ещё одного участника беседы – темноволосого, даже в неверном блеске костра видно было – ни ниточки седины. Говорил мужчина негромко, с лёгким эхом скрытого, придонного смешка, – так говорят люди, уверенные в себе, знающие цену своему действию и слову – и не растрачивающему их понапрасну. Знающие, что они попадают – в цель. – Может, меньше будешь болтать – и лиса, глядишь, появится, – он чуть улыбнулся, улыбка тронула неглубокие морщинки в углах глаз – но дальше не пробежала. Так трещина, змеящаяся по рыхлой земле при слабом землетрясении, останавливается, достигнув каменной стены. – А то перепугаешь нам тут всю дичь. Жена Щуку съест, если он к ней без перепелов вернётся…
