Пролог: Тень грядущей бури
На окраине пустоши, где холм спускался к реке, сырость пропитывала воздух, а тина, густая, хлюпала под порывами ветра, что выл наперекор ночной тишине. Мутная река, воняющая гнилью, огибала чёрные скалы, её пузырящиеся воды отражали багровый свет пожаров, пылавших вдали. Густой мрак ночи, пропитанный гарью, цеплялся за кривые деревья леса, чьи голые ветви скрипели, тянувшись к звёздам, будто крали их блеск. Поодаль шпили дворца, острые, как клинки, дрожали в дыму, их тени гнулись, наподобие теней, готовых рухнуть под тяжестью правды. Ветхая хижина тонула в грязи, её стены, увешанные костями и травами, пахли землёй и смертью, а узкие щели пропускали ветер, чей вой сливался с треском углей, пылавших в очаге.
У костра сидела сгорбленная старуха с морщинистой, как кора, кожей, блестевшей в отсветах пламени. Её мутные, но цепкие глаза резали тьму, будто лезвия, а костлявые пальцы перебирали вырезанные узорами кости, пахнущие землёй и кровью, смешанной с дымом. Седые спутанные волосы падали на лицо, но не скрывали её взгляд, устремлённый к реке, где воды шипели, будто шептались о тайнах. Рваный плащ, пропахший гарью, колыхался, цепляясь за кости, висевшие на стенах, чьи тени плясали наперекор свету. Она бормотала, её хриплый голос тонул в вое ветра, слова вились, как заклятья, способные разбудить мёртвых. Напротив, вблизи очага, сидел худой юноша с бледной, как пепел, кожей, его тёмные глаза блестели любопытством, но дрожали, будто страшились правды. Залатанный плащ, пахнущий травой и пылью, укрывал его плечи, а грязные сапоги оставляли следы, растворявшиеся в тине. В руке он сжимал тупой нож, чьё лезвие блестело в отсветах, дрожащие пальцы гладили рукоять, будто искали опору.
Костёр трещал, его искры взлетали, гасли в пропитанной сыростью грязи, их шипение разрезало ночь, будто крики, затихшие вдали. Старуха подняла кость с вырезанными узорами, пахнущую тленом, и бросила её в пламя, где та треснула, чёрный дым взвился, рисуя изломанные тени, будто судьбы людей рвались в огне. Её сухие губы шевелились, хриплые слова падали, наподобие камней в реку, чьи воды пузырились, отражая багровый свет пожаров. Худой юноша наклонился ближе, его тёплое дыхание смешалось с дымом, широко раскрытые глаза ловили её тени, но губы молчали, будто боялись спугнуть её слова.
– Говорят, город горит, – выдохнул он, его низкий голос дрожал наперекор воле, пальцы сжали нож, костяшки побелели. – Пожары… крики… правда ли это?
Старуха молчала, её острый взгляд скользнул к реке, где ржавый обломок копья плыл, его остриё блестело, напоминая глаз, следящий за ними. Она сжала ещё одну кость, чёрные ногти впились в её узоры, старая сухая кровь осыпалась, смешиваясь с пеплом. Её губы дрогнули, хрип вырвался, и его звуки вились, словно нити, связующие землю и небо.
– Правда… – прошелестела она, её хриплый голос резал тишину, будто лезвие, мутные глаза блестели, словно видели дальше пожаров. – Правда тонет в крови, мальчик. Тяжела она, как кости, уносимые рекой.
Юноша нахмурился, его густые брови сдвинулись, тень легла на лицо, скрывая страх. Он подался вперёд, зажатый в руке нож дрогнул, его лезвие чиркнуло по грязи, оставив борозду, тут же заполненную тиной. Его дыхание ускорилось, грудь вздымалась, будто он бежал от невидимой угрозы.
– Но кто? – спросил он, голос сорвался наперекор смелости, тёмные глаза искали её взгляд, но она смотрела мимо, в ночь. – Кто жжёт город? Воины? Кланы? Или… император?
Старуха хмыкнула, её сухой смех треснул, как ветки под сапогом, костлявые пальцы бросили ещё кость в огонь, пламя взревело, чёрный дым взвился, рисуя тени: фигуру в шёлке с блестящим кинжалом и другую, в мантии, чья кровь текла, как река. Она наклонилась к костру, седые волосы упали в пламя, но не загорелись, их концы дымились, пахнущие тленом. Её острый взгляд впился в юношу, будто клинок, его тело дрогнуло, нож выпал, утонул в пропитанной сыростью грязи.
