Воздух под сводами древней цистерны был густ, как застывшая смола. Я втягивала его ноздрями, чувствуя, как вековая пыль смешивается с терпким дымом ладана – два призрака, сплетшиеся в вечном танце.
"Аукцион частного собрания", – насмешливо шептали золотые буквы на пергаменте приглашения. Ложь, обернутая в шелк. Я знала истинное название этого шабаша. Сборище стервятников, пирующих на костях истории.
Моя спина впивалась в шершавый камень колонны, черный комбинезон лип к влажному телу, как вторая кожа. Где-то там, в центре зала, сверкали бриллианты-паразиты, пожирающие чужое благополучие. Золотые идолы, которым давно следовало бы покоиться под стеклом музеев, а не тереться о жирные пальцы нуворишей. Но мой взгляд скользил мимо этих побрякушек, выискивая в полумраке единственный силуэт.
Око Шадиса.
Семь лет. Две тысячи пятьсот пятьдесят пять ночей я видела его во сне. Хрустальная слеза размером с детскую ладонь, оправленная в серебро темнее лунной стороны души. Иероглифы на оправе пульсировали в моей памяти – невидимые простым глазом, но выжженные на изнанке век. Каждый завиток вгрызался в разум.
Пальцы сами сжались в кулаки, ногти впились в ладони. Точно так же сжимались тогда, когда обугленные балки нашего дома хрустели под сапогами пожарных.
"Несчастный случай", – бурчали чиновники, пряча глаза.
"Сам виноват", – шептались соседи, крестясь на икону. Только я знала правду. Видела, как мамины золотые серёжки плавились в огне, превращаясь в слезинки расплавленного металла. Слышала, как папин бархатный смех, с легкой хрипотцой от любимых сигар исчезал в дыму.
Кто-то засмеялся в толпе. Высокий, истеричный смешок, похожий на звон разбитого стекла. Я вжалась в камень, чувствуя, как сердце бьется в горле. Семь лет я собирала осколки. Платила информаторам украденными драгоценностями, торговалась с контрабандистами в портах, где даже крысы боялись пищать. И всё ради этого момента.
Внезапно свет софитов дрогнул. На подиум взошел аукционист, его маска вежливости скрипела, как плохо смазанный механизм.
– Лот номер двенадцать, – голос его лился, как патока. Я прикусила губу до крови, когда бархатный занавес раздвинулся.
Там.
В луче света парила она. Линза ловила отсветы, разбрасывая по стенам радужные зайчики – словно души фараонов танцевали последний танец. Иероглифы на оправе замигали, будто проснулись от векового сна. Моя рука потянулась к карману, где лежал отцовский блокнот с потрескавшимся кожаным переплетом.
“Пламя Анубиса откроет путь тому, чья кровь обагрена жертвой", – его почерк плясал у меня перед глазами. Эти слова я знала наизусть. Где-то в зале хлопнула дверь. Я обернулась, ловя периферией зрения мелькнувший силуэт. Высокий, в плаще цвета ночного неба. Сердце замерло. Я знала, что он придет. Он ни за чтобы не пропустил такое мероприяти.
– Стартовая цена – два миллиона долларов.
Голос аукциониста взрезал тишину. Первая ставка вспорхнула, как окровавленная птица. Второй голос, третий – цифры множились, обрастая нулями, как раковая опухоль. Я медленно выпрямилась. Воздух наполнился электричеством, будто перед грозой. Око Шадиса сверкало, подмигивая мне сквозь толпу. Еще мгновение – и я услышала его голос. Тот самый, что шептал "Сожги их всех" в моих кошмарах.
– Пять миллионов, – сказал он.
Ледяные пальцы прошлись по моей спине.
Он. Тот, чье имя я вырезала ножом на стене сожженного дома. Тот, чье дыхание пахло серой и обманом. Моя рука дрогнула, но тут из глубины памяти всплыл папин голос:
"Археология – это терпение, доченька. Даже вор должен уметь ждать".
Анубиса поглотит каждого, кто посмел смеяться над пеплом моего детства.
Особенно ему. Малкольму Ренару. Человеку, научившему меня различать яд в аромате дорогого вина и смерть за улыбкой дипломата. Моему Прометею, подарившему огонь знаний и приковавшему к скале собственных амбиций. Теперь я сама стала для него орлом.
