В этой книге собраны все пьесы Алексея Паперного. Читатель, наивно ожидающий, что они будут похожи на его песни, обломается. Они похожи на них только принципиальной непонятностью своего происхождения, то есть в самом буквальном смысле – откуда они взялись. Они ни на что не похожи. Такие пьесы принято числить по разряду абсурдистских, но у драматургии Паперного, кажется, другие корни – театр абсурда оставляет, как правило, впечатление тягостной алогичности бытия, тогда как у Паперного все находится в гармонии. Это такие сны, с небольшими логическими сдвигами, но довольно счастливые в целом.
Паперный всегда окружен людьми и, кажется, страшно одинок при этом. Это болезненные фантазии, сказал один читатель. Может быть. Но тогда это болезненные фантазии очень здорового человека.
Пересказывать и анализировать эти воздушные конструкции бессмысленно. Обратите внимание на замысловатый комизм ситуаций и поразительную естественность диалогов, на пародийность лирики и абсолютно искренний, детский, живой общий тон, на свежесть и яркость, на подспудную горечь и самое искреннее наслаждение, которое испытывает автор, сочиняя и разыгрывая все это. Я не уверен, что вы полюбите эти пьесы, но автора их – и героев, между прочим, – вы полюбите наверняка.
Вы будете им благодарны за то, что они такие, – такие, какими вы тоже могли стать, но почему-то не захотели.
Дмитрий Быков
Однажды вечером Джао Да посадил самолет на крохотный аэродром возле города По, это во Франции, где-то в Провансе. Нужно было поменять масло и заправиться. Бензина не оказалось, пришлось ждать до утра, когда приедет бензовоз. Заправщик, представившийся Николаем Константиновичем Гиреевым, предложил летчику поужинать, выпить местного вина и переночевать у него дома. Летчик поблагодарил заправщика, взял из самолета кулек конфет, и они пошли.
Дом у заправщика был маленький, состоял из одной комнаты и веранды с абажуром. Других домов рядом не было, только летное поле да просто поле, поэтому веранда и абажур казались миражом в пустыне. Стемнело, трещали цикады, на небе зажглись звезды.
– Хорошо, когда цикады поют, очень я люблю этот звук, – сказал Джао Да. – На что же он похож-то?
– Как будто кто-то сквозь зубы сплевывает, – ответил Николай Константинович.
Потом подумал и добавил:
– А ведь я тоже был летчиком, советским офицером, летал на боевых машинах, африканским коммунистам автоматы Калашникова возил.
Потом еще подумал и сказал:
– Прости, Господи.
Джао Да так удивился, что даже ничего не спросил, а Николай Константинович ничего больше не сказал.
Летчики закусили помидорами, козьим сыром, выпили вина. Чтобы нарушить молчание, Джао Да рассказал о себе, о том, как он служил в ВВС США, как после войны перекрасил в желтый цвет свой Curtiss-P40 и отправился в бесконечное путешествие. Николай Константинович слушал внимательно, молча, но при этом явно думал о чем-то своем, слишком уж он разволновался – два раза приносил и уносил холодный чайник. Потом Николай Константинович спросил:
– Не хотите чаю?
– Нет, – ответил Джао Да.
Тогда он убрал со стола пустую бутылку и поставил две полных, как бы говоря – посидим еще…
Джао Да подумал, что этот странный человек не решается рассказать хоть кому-нибудь историю, как из русского летчика, служившего в Африке, вышел французский заправщик, живущий в мираже. Наверное, произошло что-то очень важное, и он думает об этом не переставая уже много-много лет.
– Очень вкусные конфеты, – сказал Джао Да, – купил на прошлой неделе в Валенсии, угощайтесь. Вы, как я понял, летали над Африкой?
