– Да где же ты… – прошептал я, мельком поглядывая то на железнодорожные пути, то на часы. Зябко, пальто совсем не греет, пальцы ног сковывают неудобные туфли и холод.
«Опаздываю, опаздываю, опаздываю…»
Переминаясь с ноги на ногу, я сжимал оттягивающий плечо ремень от сумки. Не припомню, чтобы складывал туда что-то тяжёлое. Перекинув ремень за спину, я брезгливо оглядел бетонный пол, облепленный жвачками.
«Где, чёрт возьми, носит этот поезд?!»
Покусывая губы, иду к табло… Гул от шагов разносится по пустынной станции.
– Ну замечательно! – едко и намеренно громко произнёс я, как только увидел новость о задержке.
Прохлопывая свободной рукой пальто в поисках сигарет, на автомате опустил сумку и принялся расстёгивать пуговицы. Расстегнув вторую, опустил глаза и, прикрывая глаза, замер…
– Твою же мать! – сморщившись, я наклонился, схватил двумя пальцами упавший на пол ремешок и на вытянутой руке понёс сумку к…
А где тут лавочка?
Обойдя колонну, окинул взглядом разбросанный мусор, недопитые бутылки, упаковки от снеков, шелуху от семечек и поспешил к следующей колонне. Чем ближе я подходил, тем отчётливее чувствовал запах мочи. Прикрыв нос тыльной стороной ладони, я перебил вонь дорогим парфюмом.
На лавочке громоздилось что-то большое. Набросанные стопки журналов или… Я подошёл ближе, и груда журналов вдруг ожила. Под накиданными сверху газетными листами храпел, цвёл и пах бомж. Из-под листов торчала лишь голова с натянутой шапкой до самого носа. В глазах от ядовито-пахучей мочи заискрило, и, отшатнувшись, я наступил на горлышко бутылки. Та со звоном вылетела из-под каблука, прокатилась по бетонному полу и ударилась о железное основание лавочки.
– Аргх! – поднимаясь, захрипел бомж.
Я сделал ещё два шага назад, наблюдая, как оно оживает и сбрасывает с себя бумагу, будто дерево листья в конце октября. Парфюм уже не справлялся. Казалось, освободившись из-под бумажной простыни, он раскрыл свой вонючий потенциал на всю катушку.
– Ты чего так долго? – обратился ко мне бомж, небрежно почёсывая свою куцую бороду.
Я нахмурил брови. Кто знает, что с бодуна привидится.
– Язык проглотил, Степан?
Откуда он знает моё имя? Встретившись с ним глазами, я почувствовал пробегающий по спине холодок… Внутри что-то упало, разнеслось эхом ужаса и удивления.
– Ты это, в себя приходи. Вот, на-ка. – бомж наклонился под лавочку и достал недопитую бутылку водки. – На, хлебни, полегчает.
Стало трудно дышать, и я решил ослабить галстук. Подняв руку к шее, я заметил, как трясутся пальцы. В глазах помутнело, и, обмякнув, я сполз по колонне на залепленный жвачками бетонный пол.
– Держи, говорю. – обдав перегаром, старый оборванец вкручивал в мои похолодевшие пальцы полупустую бутылку.
Вырвав руки, я отшатнулся.
– Спокойно, дружок, ты чего? – протянув в мою сторону морщинистую руку, демонстрируя почерневшие от грязи ногти, старик, видимо, ждал рукопожатий.
– Да отвали же ты. – простонал я, вставая и отбиваясь от руки с бутылкой водки.
– Где твоё уважение, балбес? – возмутился бомж, икнув.
Я прищурился.
Да не может быть… Тот же небольшой шрам над бровью, три большие морщины, взбороздившие крупный лоб, острый подбородок, аккуратные скулы и глаза… Точь-в-точь мои! Разве что, помутневшие, поблёкшие, потерявшие былую искру и веру в лучшее.
В нос ещё раз ударил коктейль из запахов мочи и перегара. В горле запершило, и, собрав кислую слюну, я сплюнул на замусоренные железнодорожные пути.
Это был я, без сомнений. Точнее, моя состаренная копия, которая…
– Сам ты копия, ЁЛЫ-ПАЛЫ! – воскликнул старик и отпил из бутылки, высоко запрокинув голову.
Господи… Да он хлыщет водку, как лимонад во время засухи…
