Концерт в «Утопленнике» пах дешёвым пивом и электричеством, едким и липким. Запах пропитал всё вокруг, смешиваясь с запахом пота и дешёвых духов, создавая удушливый коктейль, характерный для подобных заведений. Стены клуба, обитые чёрным войлоком, казались живыми, впитывая крики толпы, как губка, приглушая их до приглушённого гула, который давил на барабанные перепонки. Максим «ЩИТТ» Щитков чувствовал, как пот стекает по спине под кожаную куртку, прилипая к тонкой футболке. Кожа зудела, требуя воздуха, но куртка была его броней, частью образа. Его пальцы, покрытые мозолями, загрубевшие от бесчисленных часов репетиций и выступлений, сжимали гриф гитары так крепко, что казалось, будто они вот-вот сломают его. Гитара, его верный друг и оружие, дрожала в руках, передавая ему волнение публики.
– Где она? Должна быть в первом ряду, у левой колонки. Там, где свет не бьёт в глаза… – эта мысль пульсировала в голове Макса, заглушая даже рёв толпы. Он искал её, свою музу, своё вдохновение, единственного человека, ради которого, казалось, он выходил на сцену. Алиса…
Последний аккорд «Фантома» прозвучал как выстрел. Громкий, резкий, словно взрыв, он пронзил тишину, наступившую после окончания песни. Струны лопнули, рассекая пальцы до крови. Мелкие порезы горели, но Макс не обращал на это внимания. Адреналин бурлил в крови, заглушая боль. Он швырнул гитару – корпус с треском ударился о пол, на секунду заглушив вопли фанатов. Инструмент, который ещё минуту назад был частью его самого, теперь валялся на сцене, сломанный и поверженный. Со сцены были видны только первые три ряда: размытые лица, искажённые гримасами восторга, потные лбы, рты, выкрикивающие его имя. В этой массе тел и звуков он пытался выхватить её лицо. Даже в кромешной тьме он узнал бы её силуэт – платье, выцветшее, как старые фотографии, простое и элегантное, и розы, превратившиеся в тени под порывами ветра. Эти розы, которые она всегда приносила на его концерты. Но сегодня его муза отсутствовала. Место у левой колонки зияло пустотой.
– Алиса! – прошипел он в гарнитуру, срывая голос, вкладывая в этот единственный крик всю свою тревогу и отчаяние. В ответ – только вой гитарного фидбэка, нарастающий и оглушительный. Лёха-Призрак, стоя спиной к залу, невозмутимо настраивал свою гитару, делая вид, что не замечает его паники. Он знал, что Алиса важна для Макса, но притворялся глухим и слепым к его переживаниям. Эта отстранённость Лёхи раздражала Макса ещё больше. Что-то было не так. И Макс чувствовал это всем своим нутром.
Гримёрка встретила его знакомым запахом – сложным, многослойным, как тщательно подобранный парфюм. Лавандовые духи Алисы, навязчивые, как болезненные воспоминания о её улыбке и прикосновениях, словно преследовали его, заполняя каждый уголок комнаты, каждый уголок памяти. Порох от пиротехники, щекочущий ноздри и будоражащий кровь, отголосок адреналина прошлых выступлений, когда они с Алисой были единым целым на сцене, гремели аплодисменты, и мир лежал у их ног. И старый виски, горький, как правда, которой он так отчаянно пытался избежать, правда о том, что произошло между ними, правда о её боли, которую он так бездарно игнорировал. Макс, словно оглушённый симфонией этих запахов, каждый из которых бил его, как обухом, пнул ближайший стул. Тот с глухим стуком упал на грязный пол, обнажив надпись на стене, нацарапанную алой помадой – её алой помадой: «NOLI ME TANGERE». Не прикасайся ко мне. Надпись, сделанная её рукой месяц назад, в пылу ссоры, теперь казалась не просто предостережением, а трагическим пророчеством, которое он, слепой и глухой, проигнорировал, оставив без внимания её мольбу.
