Они все – люди, а она – кто?
Лимба не верила, что такая же, как все, и, как все, так же вырастет, проживет и умрет. Почему все не такие, как она, а она не такая, как все? И не снаружи, конечно, а там внутри, в душе, где все в сто раз важнее. А есть вообще эта штука из литературы – душа? А вдруг своя уникальность только кажется, и внутри все так же верят, что они особенные? Ну хоть на чуточку особенные? Или все это бред? Просто ее непоправимо умной и занудной голове не хватает настоящих задач и она работает на холостых оборотах? Ну ничего, скоро задачек насыплют под самые завязки.
Лимба брела на последнее – наконец-то! – в жизни школьное Первое сентября, вся черно-белая, с букетом каких-то, купленных просто за цвет, сиреневых цветов, и будто со скрипом ядовитого песка на зубах ощущала невозможность выскочить из этой колеи «как все». Жизнь вокруг обыкновенная: полдевятого утра, будничное небо, того гляди, опять начнет накрапывать, взрослые идут на работу, а нарядные детишки, хрустя букетами, в школу. Пахнет ночным дождем, на асфальте мелкие лужи. И она как все, обыкновенная, тоже при деле и с букетом, школьница, а на самом деле ни то, ни се: не детишка уж точно, но и не взрослая пока… А можно эту взрослость вообще избежать? Как? Но ведь «взрослости» такие разные бывают. Вон как машины, вставшие рядом на светофоре, пока она проходит по зебре мимо их горячих капотов: старый мерс, китайский гроб и еще какое-то ржавое ведро с гайками, – жизни их водителей все равно что на разных планетах проходят. Кто из них самый свободный? А кто – счастливый?
Зря она так загоняется, наверное. Но что может быть хуже, чем прожить, как все? Может, хоть внутри-то она ведь не такая, как все? Ага, этакая уникальная прекрасная душа, да, только никому не интересная. Так, если честно, ей, что ли, чья-то душа нужна? Добра-то. И что с ней делать, с чужой душой? Но ведь есть же хорошие люди?
Мимо на желтом самокате пронеслась парочка милых одноклассников: Пломбирчик и, обвившая его, как спрут, Глина в голубом костюме. Ну вот как умудриться так изящно отставить ножку на заднее крыло самоката и так романтически струиться в сером утреннем мире подвитыми кудряшками цвета персикового пуделя? Так умилительно транспортировать букеты: почти роняя, а на самом деле крепко вцепившись? Глина талантливая. Очень. Не как все, о, разумеется, особенная. Уникальная. Куда там всем прочим. Какой у нее по счету Пломбирчик? Всех спортсменов уже в классе перебрала, и Тузика-баскетболиста, и Никиту Молчуна, и Гуньку-футболиста, и… Много кого, Винтика и Шпунтика, кажется, тоже, – только лузеры с последних парт еще не в списке ее побед. Или расправ. А Пломбирчик, сливочный такой, хорошенький, всегда, как из бассейна, чистенький, гладенький – водным поло занимается, Глина что, на сладкое его оставила?
А сама Лимба, как дура, вроде как все еще с Пончиком – никак Румяшкина во взрослое прозвище не переименовать, ничего на ум не приходит. И зачем ей Пончик, вот бы понять? Как отвязаться? Зачем ей вообще эти псевдодружбы, псевдолюбови? Чтоб уважали? А не плевать? Да какая вообще любовь к Пончику, так, списывать давала… И мамаша у него – стерва заносчивая. Господи, зачем? А Глине на кой черт ее мальчишки? Тоже для статуса? Поверить, что она в них ищет этого, как там… Теплоты и участия? Ну-ну. Согрей акулу, рыбка гуппи. Глина раньше, в пятом классе, в секретном списке Лимбы из книжки про Незнайку называлась Хорошкой, но это добренькое прозвище давно уж расползлось на Глине в лоскутки, уж что-что, а характер у нее – хоть кирпичи делай. Ну, и лепить любит. Еще раньше, когда она была подружкой, они вместе играли в «Изумрудный город», и угадайте, кто был Гингемой
