Княгиня Ольга. Грехи Отцов - Лада Отрадова

ГЛАВА I: МЕДВЕЖЬЯ УСЛУГА

Под резными сводами княжеских хором снова раздался леденящий душу вопль — но никто его не услышал, никто не отозвался на безутешные мольбы.

— Спаси-те... Пусти! — истошно выкрикнула девица, но вместо этого кряжистая супротивница пуще прежнего навалилась на неё всем могучим телом и сомкнула на тонкой шее мозолистые руки. Жертва попыталась повысить голос, так, чтобы хоть кто-то уловил её отчаянный зов о помощи, но вместо восклицания из уст вырвался лишь тонкий, похожий на мышиный писк, стон. — Пусссь... ти!

Девушка, чувствуя, как с каждым мгновением дышать становится всё тяжелее, а силы покидают её тело, что было мочи подалась вперёд и ударила лбом промеж глаз нападавшей — да той это было как горох о стенку!

С удвоенным рвением злодейка продолжила своё чёрное дело — и жертва её потеряла всякую волю к сопротивлению. Между потемневших губ сверкнули жемчугами зубы, потускневшие очи, не моргая, остекленевшим взглядом глядели на дюжую душегубку, а сердце в груди забилось точно горлица в клетке.

Несчастная мелко задрожала ногами, сделавшееся синим от стальной хватки горло несколько раз встрепенулось, пока, наконец, лик русоволосой девицы не побелел — и она не обмякла в похожих на медвежьи лапы ручищах лиходейки.

* * * * *

Несколькими часами ранее

— Едут! — выкрикнула тощая как жердь челядинка (1) в сером платке, свесившись из окна терема и показывая перстом на запад, туда, откуда в сторону столицы и двигалась длинная вереница вернувшихся в родной край путников. — Едут, бабоньки, возвращаются!

Прислужницы внизу, заквохтав словно стайка кур, закопошились с кадками да тряпьём и принялись ещё усерднее оттирать красное крыльцо (2) княжеских хором — до часа, когда вновь ступит за порог своих владений великий потомок Рюрика, оставалось совсем немного.

— Прилежнее трите, ретивее! — захохотала визгливым девичьим смехом долговязая служанка и, распалившись того больше, взмахнула рукой так, что едва не вывалилась наружу — а лететь до твёрдой землицы было саженей осемь, не меньше. — Выскоблите каждую ступеньку, чтобы скрипели они от чистоты аки колени дряхлого Ненада!

Хотела было продолжить девица своё балагурство, да только почувствовала, как меж лопаток её ткнуло что-то твёрдое, обернулась... и беззвучно зашевелила ртом, будто рыбина, выброшенная на берег.

— Ты, Сорока, верно совесть потеряла! — во второй раз огрел девушку щербатым батогом (3), но теперь под пуп, высокий обладатель окладистой русой бороды, кое-где уже припорошенной снегом седин. — А сверх того и язык проглотила! У кого это, скудоумная, колени скрипят?!

Неприятный — и уже третий по счёту — тычок в живот, и челядинка ойкнула и согнулась в три погибели, мирясь с побоями и лишь выставляя подле себя ладонь в знак признания собственного поражения.

— Сам же ты поутру сетовал, мол, ежели начнут низко касатки летать — у тебя починают к дождю скрипеть колени как несмазанная телега... — с досадой протянула Сорока и увернулась от четвёртого удара — кончик толстого прута промелькнул в считанной пяди от её костлявого бока. — Ай!

— Молчать! — надулся жабой Ненад и выпучил водянистые серые глаза: шесть лет служил он при дворе княжьим тивуном (4), а такой дерзкой девицы отродясь не видал. — Будь уста твои мельничными жерновами — давно уже пуд муки намолола бы. Держи-ка, займись лучше делом!

Намотав на палку какую-то ветошь, мужчина всучил её челядинке и показал длинным, морщинистым пальцем наверх: в углу, под потолком покоев, сплёл свою сеть паук. В свете солнечных лучей, проникающих из окна, в хороводе кружащих пылинок она напоминала сейчас тонкое кружево, в нитях которого покачивались пустые, безжизненные серые тельца мух и мотыльков.