Ни днём, ни ночью - Лариса Шубникова

– Хельги, дурень ты. И я с тобой дурнем стал. Ворогу, да в пасть лезем. Ныне в словенских* весях сам знаешь чего. Люди Хороброго* озоруют. Чего молчишь, бедовый? Погибели ищем? – крепкий бородатый мужик прищурился, выспрашивал.

– А кто из нас не дурень, дядька Звяга? Ты сам в мой десяток подался, чего ж теперь спохватился? Оставался бы в Новограде, да в теплой клети. Молодуху какую сыскал, она б согрела тебя, – ответил Хельги, оправил на себе тяжелую варяжскую* опояску и крепко ухватил поводья: шли верхами от княжьего городища вдоль Волхова уж не один день.

– Постыло, невесело. Не хочу помирать в дому, лучше уж при тебе, полоумный, в чистом поле, да с мечом в руке! – Звяга стукнул по колену кулаком, какой виделся не меньше дитячьей головы.

От его окрика тяжелый коняга пряднул ушами и заплясал под дядькой. Звяга принялся ругаться, с того и лошадь его приземистая заметалась, едва не уронив седока в дорожную склизь, жирную и обильную по середине весны.

– Дядька, ты глотку-то не рви, – Хельги хохотнул. – Про тебя я все знаю, с того и взял с собой. Звяга, наказ у меня от князева брата. По словенским землям прогуляться, вызнать, как привечают дружинных Рарога*.

– А чего молчал? – Звяга почесал в бороде. – Добро, прогуляемся. Полотно уж соткано, где головы сложим, то уж давно известно. Гляди веселей, Хельги Тихий.

– А когда было инако? – Хельги подмигнул, улыбнулся широко да белозубо, а миг спустя, прищурился, увидав вдалеке развилку, какую помнил уж десяток зим.

– Ты что? – дядька унялся и глядел теперь на Хельги боязливо. – Что с рожей-то? Опять девчонка та? Раска? А я знал, знал, что не просто так тебя понесло к словенам! Олежка*, сколь знаю тебя, а ты всё о ней. Ты ж, дурень, не ведаешь, жива ли она! А ну как муж свел в другую весь? Что лупишься? Ей сколь зим-то?

– Ныне уж… – Хельги задумался, пригладил низко соскобленную бороду, – семнадцать… Мне двадцать первая пошла, а Раска тремя зимами младше.

– Тому уж десяток зим, Олег, – дядька голосом понежнел. – Вспомнит ли тебя? Встретила семилеткой сопливой, а стала девкой. У дитяти-то память коротка, а у девки – тем паче.

– Не вспомнит, так и пусть, – Хельги свел брови к переносью. – Я зарок ей дал, я его сдержу. Звяга, она живь мою спасла. Через нее я не ушел по мосту в навь*, через нее и в Ладогу* попал.

– Будет тебе, – Звяга засопел. – На драккар варяжский тебя Ивар посадил, сжалился. Помнишь, нет ли?

– Все помню, дядька, – Хельги нахмурился, с того взгляд его стал сизым, да с изморозью.

– Помнит он, – Звяга управился со своей лошаденкой и повел ее вровень с Хельги. – Сколь зим, а все не обскажешь, что за Раска такая. Всякий раз ее поминаешь в огневице. Чем зацепила тебя малая?

Хельги махнул рукой на докучливого Звягу и отвернулся. Молчал, оглядывался то на лесок хилый, то на воев своих, каких взял в дорогу. За спиной Хельги Тихого стояли три десятка русов, но ныне вел с собой не боле половины. Оно и верно, к чему пугать словен большим-то войском, да на их землице?

Дело у Хельги непростое: глянуть как примут веси варяжского руса, как посмотрят, и что прокричат вослед. Словенские завсегда стояли за Водима Хороброго, от северян носы воротили. С того и бодались всякий раз с пришлыми варягами, да поминали дурным словом нового князя с Рарогом на доспехе.

Промеж всего, у Хельги и иное на уме было, да такое, к какому шел долгонько, для какого последний десяток зим не жалел ни живота, ни рук, ни меча, ни топорика. Сколь щитов развалил, сколь друзей предал огню – не счесть, но вернулся туда, где крепенько засел его обидчик. Хельги знал, что вскоре ворог его даст ответ за все: за матушку посеченную, за отца, повешенного на березе, за братьев и сестрицу, сгоревших заживо в родном дому.