Катись, бывший! - Рене Эсель

— Воробушек.

Смотрю на идеально ровные белые зубы, пока руку оттягивает сковородка. Сейчас бы дать ею по голливудской улыбке, чтобы мозаику из нее собирал у стоматолога.

— На хрен пошел.

Мрачно киваю в сторону лестничного пролета, а внутри растет желание спустить гаденыша по ступенькам. Носом вниз.

— Нет.

Улыбка становится шире. Обнаглевшая, но чертовски красивая тварь ростом под метр девяносто втискивается в узкий проем. Оттесняет подтянутой, рельефной тушей дальше в квартиру. Слышу на заднем фоне заставку из мультфильма про «Барбоскиных», шумно выдыхаю раскаленный воздух из легких.

Все пропахло им. Каждый чертов квадратный метр источает тонкий аромат парфюма, стоимость которого я даже представлять боюсь.

«Не зря мама говорит, что от золотых мальчиков одни проблемы», — мрачно проносится в голове великомудрость.

Где она была раньше, когда я наткнулась на это чудо?

Прямо как в плохом анекдоте: споткнулась, упала, очнулась… Оп! Беременна. А мой кавалер усвистал обратно в Москву. К невесте. О чем я узнала много позже, пока безуспешно добивалась ответов от выключенного номера.

— Лазарев, пошел вон.

Повторяю фразу в третий раз. С момента, как Евгений Лазарев, сын известного бизнесмена, Александра Лазарева, появился на пороге моей временной квартиры. Весь такой уверенный, как будто его здесь триста лет ждали.

Одиссей, мать его, заблудившийся в водах чужих женских прелестей.

— Нет. Я не уйду, пока не увижусь с ним, воробушек.

Смотрю в его нахальное лицо, ловлю знакомый блеск в аквамариновых глазах. Внутри все сжимается, скручивается и превращается в сосущую бездну. Приятной негой растекаются в голове воспоминания из нашего прошлого.

А результат прошлого внезапно проносится мимо меня и бросается Лазареву под ноги:

— Папочка!

Четырехлетняя ксерокопия Лазарева решительно хватается за него. Сопит, пыхтит, дергает за брюки и поднимает светлую голову. Кудряшки забавно топорщатся, когда широкая ладонь бессознательно опускается на макушку.

Между длинных пальцев проскальзывают мягкие пряди, и наш сын довольно урчит.

Просто стою, будучи не в силах пошевелиться. Слова душат. Без толку кричать и возмущаться. Они бы все равно встретились: Кирилл и его отец. Не зря мама так отговаривала нас переезжать из Краснодара в Москву.

Чувствовала.

— Привет, птенчик, — Лазарев снова давит улыбку.

Но на сей раз она не игривая, а, скорее, растерянная.

Он не знает, как поступить. Неуверенно косится в мою сторону, хлопает длинными ресницами. Давит на жалость несчастным видом. Один в один Кирюшка, когда ищет помощи.

Складываю руки на груди и закатываю глаза.

Два манипулятора. Большой и малый.

— Подними! — цежу зло, и Лазарев послушно подхватывает довольного Кирилла. — Не урони, иначе сковородку уроню на тебя! — шикаю на всякий случай и угрожающе поднимаю тяжелое оружие.

— Никогда.

Мотает головой, а сам загребущими лапами впивается в сына. Стискивает плюшевую пижаму, тычется в него носом. Кирилл тоже увлечен: трогает отца, ощупывает крохотными ручонками твердый подбородок. Явно заинтригован новым знакомством.

Как еще клювик не раскрыл и не зачирикал Лазарева до смерти?

Впрочем, сын молчит ненадолго. Едва папино лицо теряет привлекательность в детских глазах, как изо рта вырывается серьезный вопрос:

— А ты где слялся, папа?

И бровки сдвигает. Домиком. Строго так, прямо как моя мама.

— Э-э-э… Папа болел, — отвечает пришибленный Лазарев.

— Чем?

— Дурью, — бурчу невнятно.

Тут же охаю и прикрываю рот ладонью. Зря!

Гневный аквамариновый блеск прошибает с головы до ног. Становится жарко, несмотря на хлопковую футболку и домашние шорты. Взгляд Лазарева прилипает сначала к груди, потом опускается к ногам.

Лучше бы дала сковородкой…