Лилиана
Сигарета тлеет между моих пальцев. Маленький огонек – единственный источник освещения в переулке. Курение плохо влияет на голосовые связки и вызывает рак. Бабушка бы высказалась покрепче. Она бы назвала меня «chica tonta» и отхлестала бы полотенцем по голове. Бабушка кричала бы на меня, сколько могла, а потом закашлялась бы и легла в постель. Хорошо, что сейчас она дома и не видит, как я укорачиваю себе жизнь.
Стряхиваю пепел и тяжело вздыхаю. Бабушке не понять, что курение было единственным способом находить мне друзей или хотя бы знакомых на работе. Когда тебя считают маленькой, с тобой вряд ли будут общаться, помогать на сменах или подсказывать, где можно выручить хорошие деньги за пару часов. Иногда не самыми законными методами.
Кидаю окурок на землю, давлю его ногой и отталкиваюсь от стены. Чувствую, как по спине стекают ручьи пота. Кожа липкая. Несмотря на поздний вечер, Лос-Анджелес «радовал» невыносимой жарой. Берди, хозяйка дыры, которую отребье нашего района называет закусочной, не расщедрилась на ремонт кондиционера, и весь день мы буквально жарились. Ароматы с кухни пропитали одежду насквозь, и я держалась из последних сил, чтобы не послать всех к черту. Я вообще не должна была работать сегодня. Одна из официанток попросила подменить ее, потому что ее парня загребли копы и ей было не с кем оставить ребенка.
Говорят, Лос-Анджелес – город-убежище, но мне здесь ничуть не спокойно. Раньше, когда мы с бабушкой жили в Бруклине, все было проще. Не было этой изнуряющей жары, постоянных напоминаний о прошлом и обязательств перед человеком, которого я ненавижу всем сердцем. До переезда в Эл-Эй я хотела поселиться с бабушкой в каком-нибудь маленьком городке возле леса или океана, где бабушке было бы легче. У нас не было страховки, а больничные счета я бы выплачивала до конца своих дней. Бабушка не допустила бы этого. Я была готова позволить ей умереть, но теперь все изменилось. У меня появился шанс спасти ее, и будь я проклята, если дам ей умереть, не сделав все, что могу.
Собираюсь вернуться в зал и получить от Берди за самовольный перерыв, но телефон в заднем кармане шорт вибрирует, сообщая о новом уведомлении. Достаю сотовый и читаю короткое СМС.
Неизвестный: «Канализационная труба».
Помяни черта. И я не о своей начальнице, у которой осветлитель волос давно сжег весь мозг.
Тяжело сглатываю и чувствую, как по спине пробегает холодок несмотря на удушающую жару, не отступившую к ночи. С недавних пор я превратилась в куклу-марионетку. Мною игрались, управляли, как дрессированной собачонкой. Все началось с переезда в этот проклятый город, потом последовали мелкие поручение, которые теснее связывали меня с прошлым. Потом онизапросили большего. И я выполняла все, нарушив клятву, данную бабушке и самой себе, не становиться такой же, как…
Вздрагиваю от воспоминаний, заполонивших голову, и стискиваю зубы до скрипа. Бабушка будет жить, даже если мне придется выпотрошить свою душу. Это все для нее.
В темноте пробираюсь к канализационной трубе, сую руку внутрь и, порывшись, нащупываю небольшой сверток. Оглядываю переулок – никого. Новое послание довольно легкое, но мне не увидеть, что в нем, из-за толстого слоя бумаги и скотча. На упаковке стоит уже знакомая буква «М», от которой меня бросает в холод. Если бы на скотче был штамм чумы, я бы не так сильно брезговала прикоснуться к очередной посылке. Тянусь к краю, чтобы развернуть сверток, но тут же одергиваю руку.
Черт его знает, что в ней, а проблем мне и так сейчас хватает.
Засовываю посылку в карман фартука и, взяв телефон, отчитываюсь, что забрала сверток. Такова моя новая жизнь: следовать указаниям безликого абонента в своем телефоне и ждать, когда все зайдет так далеко, что вернуться назад я больше не смогу. А это несомненно случится, и все, что я натворила, обрушится на меня и снесет, словно лавиной.
