Дым над Босфором
Предзакатный холодок цеплялся за каменные громады Стамбула, смешиваясь с соленым дыханием Мраморного моря. Над бухтой Золотой Рог висела дымка, окрашенная в нежные, почти прозрачные персиковые тона заходящим солнцем. Огоньки на минаретах Сулеймание, первые стражи ночи, медленно гасли, растворяясь в этой влажной пелене.
У перрона вокзала Сиркеджи, будто сошедший со страниц старого романа или пожелтевшей гравюры, замер легендарный «Восточный экспресс». Его вагоны, выкрашенные в глубокий, почти ночной синий цвет, отполированы до зеркального блеска, казалось, впитывали и хранили вековые тайны.
Пронзительный, тоскливый свисток паровоза разрезал сырой воздух, эхом отдаваясь под каменными сводами вокзала. Это был не просто сигнал отправления; это был зов в путешествие, пересекающее не только страны, но и границы человеческих представлений о свободе и ее иллюзиях, о роскоши и ее истинной, порой горькой, цене.
На перроне царила предотъездная суета. Носильщики в чуть потертых, но не потерявших своего изящества ливреях ловко управлялись с дорожными сундуками и саквояжами. Пассажиры – мужчины в дорогих пальто, женщины в мехах, в ногу с сезоном и модой, – торопливо прощались или нетерпеливо поглядывали на вагоны. Провожающие – их взгляды были сложной смесью зависти, облегчения и легкой грусти.
Здесь собрались те, кто мог позволить себе билет на поезд-легенду, в эту «золотую клетку» на колесах, где мир, казалось, был подан к их ногам с табличкой «все включено». Но если оторвать взгляд от блеска вагонов и сверкающих пуговиц ливрей, за оградой вокзала проступал иной мир: мир простых людей и офисов, смутные очертания ночлежек, ржавые скелеты заброшенных товарняков, силуэты людей, начинавших свой тяжелый день задолго до рассвета.
Два мира, разделенные лишь полосой асфальта и толщиной кошелька, смотрели друг на друга через призму мучительного парадокса: как роскошь, изобилие, гарантированный комфорт могут ощущаться тюрьмой? И как нужда, борьба за существование, могут нести в себе смутное, но упрямое подобие свободы? И есть ли чистая свобода, отделенная ото всего, что ее определяет или ограничивает в обыденном, простом мире людей и вещей?
С глухим стуком сцепились вагоны.
«Восточный экспресс» медленно, словно прогуливаясь по бульвару, тронулся с места.
В купе первого класса, затянутом в теплую полутьму предзакатного часа, Мэри, закрыв глаза, прислонилась лбом к прохладному стеклу.
Весь долгий путь из Петербурга ее не отпускала навязчивая мысль о странном, почти абсурдном противоречии современного бытия.
Мир предлагал невиданное, немыслимое ранее изобилие – больше, чем человеку объективно нужно для выживания, комфорта, даже для определенного уровня счастья. Но вместо ожидаемой легкости, радости, ощущения полета, люди все чаще чувствовали себя загнанными в угол, опутанными невидимыми, но прочными нитями обязательств, тревог, социальных ожиданий, страха потерять накопленное. Как те несчастные обитатели пятизвездочных отелей «все включено», которые могли лить слезы у открытого бара только потому, что виски оказался не того года выдержки, а омар на шведском столе – недостаточно крупным. Изобилие оборачивалось новой, изощренной формой рабства.
Бесшумно, словно тень, возник проводник. На серебряном подносе он нес всякие милые дополнения, что традиционно подаются к кофе в Турции и две крошечные фарфоровые чашечки с густым, черным турецким кофе, от которого тянулся ароматный пар. Проводник поставил чашечки с кофе, вазочки со сладостями и стаканы с чистой водой на стол и также бесшумно удалился.
