Арбен Кардаш
ЧАНДАР – ДЕРЕВО ЖИЗНИ
Повесть
«Чандаром» в лезгинском языке называют восточный платан, и это обозначение состоит из двух слов: «чан» – «жизнь» и «дар» («тар») – «дерево».
Тарлан Мияхов, мужчина лет пятидесяти пяти, когда проснулся, было уже десять утра. В открытое окно лилось солнце. Воздух в комнате чистый, сгустившийся, которым не надышишься, и сон не отпускал его из своих ласковых объятий. На далеком севере, где давно обосновался в городе Сургуте, он привык вставать в шесть утра (осталась еще армейская привычка), но, приезжая в родное село, и прежде, как и теперь, каждый раз, к своему удивлению, он просыпался поздно и задумывался: отчего это происходит?
И вчера, лежа на кровати в привычном с детства месте, в комнате, с детства же определенном родителями сыновьям в семье, где росли три брата и две сестренки, ему никак не удавалось поднять себя с постели, хотелось, раскинувшись с закрытыми глазами, обратно предаться сну. «Это из-за воздуха, – про себя решил Тарлан. – Воздух родины делает сон таким сладостным. Родной дом дает знать своему сыну, заброшенному в дали-дальние, что его любовь, родство к нему не пропали… Сын же этого не понимает…»
Правду сказать, в родное село, в опустевший дом, он приезжал каждый год, летом, чтобы успокоить мать, чье сердце постоянно тянуло сюда, в родное гнездо, сам же не имел особого желания приезжать, потому что всякий раз по приезде с веранды видел за домом Красную гору, возвышающуюся вдали за селом, и дерево чандар на скате Островерхого холма, горделиво выделяющегося между соседними холмами и буграми, и дерево чандар, вызывая тяжесть на сердце и печальную улыбку. Ему, считавшему себя человеком, у кого жизнь удалась, чистым перед семьей, друзьями-товарищами, односельчанами (так оно и было), дерево заново напоминало связанный с ним один день жизни и последовавшие за ним события, хотя и оставшиеся маленькими частицами давно прошедшего детства и ранней юности, но заставлявшие чувствовать, что он потерял нечто дорогое, не исполнил заветного желания и что в этом виновен только он сам. Однако, несмотря на это, в каждый свой приезд один из дней он выбирал, чтобы навестить чандар…
Как самый младший из детей в семье и младший сын, он знал, что в его обязанности входит забота об отчем доме, когда уже не будет отца, что он должен остаться здесь жить, чтобы хранить дом и продолжать его жизнь, но он нарушил неписанный закон предков, всем известный и неукоснительно выполняемый должными людьми. Отслужив в армии, он не остался в селе. Ни отец с матерью, ни братья и сестры не упрекали его в этом, зная, в чем дело, они понимали, что творится в его сердце, у них не было способа лечения раны на этом сердце, а потому и позволили ему поступить по-своему…
Когда приехали вчера под сумерки и он остановил свой дорогой внедорожник на месте, именуемом Вехрен-тул1, на самой нижней площадке горного села, тянувшегося вверх по зеленому пологому склону, его глаза невольно посмотрели в сторону чандара. Островерхий холм был окутан туманом, и чандара было не разглядеть… Он почувствовал волнение: перед приездом ему приснился чандар срубленным и валявшимся на земле…
У матери Тарлана вошло в привычку попросить остановить машину на Вехрен-туле. Каждый год, приезжая в село, старая горянка с льющимися из глаз слезами выходила из машины, становилась на колени и целовала землю со словами: «Милая моя родина! Сладкая моя земля!» Потом она с помощью сына поднималась (у самой не очень-то получалось) и, воздев открытые ладони, молилась, обращаясь к старым и новым кладбищам, окружавшим село, желала царствия небесного усопшим, просила Всевышнего помиловать в Судный день лежавших в этой земле, отвести живущих здесь от бед и неправедных путей, наполнить их сердца чистыми помыслами.
