Вы пока больше не наливайте, у меня и без того уже язык заплетается.
Кстати, в школе мы, бывало, выпивали на задворках мастерской, и наш Некрасов так нахваливал тогдашний портвейн: от него заплетык языкается. Ха-ха, довольно филологично, не правда ли. Язык и впрямь всегда готов извернуться самым неожиданным образом. Вы, возможно, скажете, что, судя по всему, Некрасов обладал недюжинным чувством юмора. Но на самом деле чувством юмора там и не пахло, ведь если попугай талдычит «Пиастры! Пиастры!», он это не из-за своего чувства юмора делает, вот и Некрасов также. Наш Некрасов был первостатейный идиот – и не больше, его как-то на уроке химии учитель спросил, что такое алюминий, он, подумав, ответил: «Железо».
Да ну, бросьте, я вовсе не пытаюсь судить о людях по таким мелочам, ну не понимал он разницы между железом и алюминием, да плевать, мало ли кто чего не понимает, был бы, как говорится, человек хороший. Так что дело не в алюминии, далеко не в алюминии. Этот Некрасов вожжался с другим таким же умником, Ориф его звали, что ли, не то Олим, тоже здоровый лоб, только у Некрасова морда была лошадиная, вдобавок еще и сутул, как верблюд, а подельничек просто писаный красавец – высокий, стройный, лицо чистое, нос с горбинкой, ни дать ни взять согдиец, только ухмылка его немного портила.
Ну и вот, я же говорю, дело не в алюминии, если б они только алюминий с железом путали, им обоим следовало бы из чистого золота памятники поставить. Но, кроме этого, они как-то раз шатались в районе Зеленого базара… вы ведь знаете, что такое Зеленый базар? Нет? Ой, жалко, замечательное, я вам скажу, было место. Капуста, картошка, арбузы, да вообще все, что твоей душеньке угодно, знай только денежки отслюнявливай. А с той стороны, где мебельный, для таджиков две чайханы, а для русских – россыпь мелких шалманов, море разливанное голубых дунаев, пивных, распивочных, рюмочных, что там еще бывает, блевантин, чуть ли не скажем капернаумов пир на весь мир, Лукулл в гостях у Лукулла, здесь пирожки в масле дымятся, там самбуса[1] из тандыра, рядом шашлык, чад, вонь, все, разумеется, мухами засиженное, жара ведь несусветная, культур-мультур в совершенном обмороке.
Я сказал – для русских; нет, на самом деле преимущественно для русских, поскольку таджики хоть по долгу жизни и мусульмане, но тоже, бывало, в тех местах охулки на руку не клали, несмотря на то что это, скорее всего, решительно препятствовало, увы, возможности их будущего переселения туда, где сень струй и не базарные курвы, а гурии.
Ну и вот, мои друзья однажды забрели в некое тихое местечко – вроде, скажем, подвала одного из жилых домов на Лахути. На Лахути, если помните… ах, вы не помните… ну, не важно, на Лахути стояли трехэтажные дома незапамятных годов постройки, сороковых или пятидесятых, довольно корявые, зато способные противостоять катастрофическим землетрясениям, так что, может, и сейчас стоят, если только во время очередного все-таки не развалились.
Так или иначе, в том утлом углу мои соученики обнаружили существо женского пола: особу из тех, что довольствовались в забегаловках Зеленого базара опивками. Спала она там в каких-то ссаных тряпках пьяная. А может, они и нарочно рыскали, надеясь на романтическую встречу такого рода, вот встреча и случилась. Обрадованные подельники для начала в меру своего детского понимания барышней мирно попользовались – кстати говоря, может, она даже и не особо кочевряжилась, может, наоборот, ей приятно стало, что такие молодые ребята на нее обратили внимание, а Ориф, говорю же, вообще был как с картинки. Но, получив свое, они подобрали какую-то валявшуюся неподалеку арматурину или, скажем, водопроводную трубу и зачем-то нанизали свою недавнюю возлюбленную на эту ржавую железяку, словно бабочку. Только бабочку протыкают с грудины, это все знают, у Набокова неоднократно описано, а они пользовались иным методом. Могу вообразить, что дама выступала категорически против этакого продолжения забавы, но ребята были крепкие, сладить с ними она никак не могла…
