Звали её Герда. Она не умела драться. И угрожать не умела. Ведь начиная с того момента, когда раскрылись глаза, её за любой намёк на желание пустить в ход зубы или когти жестоко били. Пока была совсем маленькая – ногами, позже – арапником и железной палкой. Из всех молочных зубов ни один не выпал сам по себе. Но куда страшнее, чем получать удары, было смотреть, как приводят в чувство других. Когда твоя злость сталкивается с болью, первая отступает медленно. Очень медленно. Да, конечно же, бьют и после того, как падаешь на пол и начинаешь пищать, но не всегда долго. Это зависит и от того, за что бьют, и от настроения избивающих. В любом случае, пока злость ещё горяча, боль не так сильна. Её начинаешь чувствовать в полной мере после десятка ударов. А вот когда на твоих глазах бьют других, страх и боль берутся за тебя сразу, одновременно. Откуда при этом боль? Непонятно. Но она есть, да притом такая же, как во время собственной ссоры с орущей двуногой тварью. Однажды на глазах Герды и остальных до смерти избили тигрёнка, который начал капризничать и рычать. Его убивали несколько тварей, так как он дрался мужественно, свирепо. Не отступал ни на шаг. Это было страшно. Но ещё более страшным образом поступили с медведем, который обратил в бегство целый десяток тварей. Им было велено наказать его за оплошности перед публикой. Всякий раз, когда Герда об этом случае вспоминала – а это чаще всего бывало глубокой ночью, в вольере, при неожиданном пробуждении, у неё вырывался стон. На утренних репетициях после этого её били, так как она работала плохо из-за чрезмерной готовности угождать. В такие минуты к ней относилась холодно даже Ася, помощница самой главной двуногой твари. Эта последняя – то есть, этот последний, всегда державший в руке арапник, кажется, внушал страх не только медведям, тиграм и Герде, но и двуногим, работавшим вместе с ним. И неудивительно – самый рослый из них был ниже его на полголовы. Рост Аси был вовсе маленьким, но она вела себя с самым главным более смело, чем остальные. И те, конечно, могли ему возражать, но всё же не так резко и упрямо, как Ася. Нет-нет, она никогда не вступалась за избиваемых, никогда не подбадривала их после репетиций, и отношения её с Гердой нельзя было назвать дружескими. Она просто не боялась Герду, как остальные помощники, и ни разу не попыталась внушить страх ей. Это уже было немало. Поэтому, когда в тот злополучный день Ася тоже стала кричать на Герду, та растерялась вконец.
Всё произошло на утренней репетиции. Ночью Герда видела сон, связанный с медведем, который умер от пытки. Она работала хуже, чем остальные. А номер был очень сложным. Требовалось сделать прыжок с одной тумбы на другую – но не обычный, а между ногами Аси, стоявшей в виде рогатки. Это была стойка на руках, но руки помощницы укротителя упирались не в пол, а в холки двух тигров – Рошфора и Спартака. Приняв эту ношу, тигры бок о бок шли к тумбе Герды, и Герда под барабанную дробь делала прыжок поверх Аси, ноги которой были раскинуты не особенно широко. Всё было бы ничего, не будь двух вещей – ночного кошмара, который посетил Герду перед зарёй, и странного запаха. Он был связан с этим кошмаром. А исходил он от всех, кто был на манеже. Едва его ощутив, Герда начала поскуливать и дрожать. За это её ударили в первый раз. Арапником, по ушам. Но это не помогло ей прийти в себя. Она ошибалась, то делая прыжок раньше, чем требовалось по времени, то срываясь со второй тумбы. Ни окрики дрессировщика, ни удары не помогали. Ночной кошмар стоял в голове, и перед глазами был лишь медведь – то плачущий и ревущий, то уже мёртвый. И всё это было неотделимо от запаха, потому что Герда чувствовала его и в тот жуткий день. Она не могла понять природу этого запаха, но запомнила, что тогда двуногие говорили друг другу: «Христос воскрес!» Сегодня же говорили про день какой-то победы.
