Софья
Закрыв глаза,
повторяю Патетическая сонату. Третью часть. Мою любимую. Играю её в перерывах
между разбором нового материала. Просто для отдыха. И для того, чтобы ещё раз
услышать эти звуки, от которых я вхожу в стояние странного любовного транса.
Почему любовного,
потому что любви у меня никогда не было и с такими темпами никогда не будет.
Я говорю
о той другой любви, которая снаружи. За окнами, за стенами. Которая кипит в
свободном от нот мире. Но только пока без меня.
Сейчас
моя единственная любовь – музыка.
Всю жизнь
я пробираюсь сквозь эту любовь, иногда ненавижу, иногда снова люблю. Пылаю
страстью. Горю и потухаю. А потом снова загораюсь. Я точно знаю, это со мной
навсегда, кто бы, когда не появлялся в моей жизни и не исчезал, музыка будет со
мной всегда.
На уровне
импульсов витающих в воздухе, едва ощутимых вибраций, ощущаю бесшумные шаги
папы. Приближается на носочках. Думает, я не слышу.
Он любит подслушивать,
подойдя поближе к двери моей комнаты.
Странно,
я совершенно не волнуюсь в зале, где полно разных звуков, где сотни глаз
смотрят, и сотни ушей слушают, как я играю, но здесь, дома мне все мешает, даже
присутствия папы не могу выносить. Когда занимаюсь, требую, чтобы он не входил.
- Пап, я тебя
слышу, - говорю, не открывая глаз, перебирая пальцами по клавишам
дореволюционного отреставрированного Беккера.
Ни один
другой рояль я не люблю так сильно. Но всё равно когда-нибудь мечтаю изменить
моему старичку. Это потом, когда я стану известной пианисткой и у меня будут
деньги на самый лучший Стенвей.
Сейчас
даже мой папа, довольно небедный человек не может себе этого позволить. Я знаю,
у него достаточно денег, но в силу разных неизвестных мне причин, он не может
совершить подобную покупку.
- Всё,
всё, не мешаю, - папа уходит так же, на цыпочках.
Я улыбнулась,
не открывая глаз.
Природа наделила
меня исключительным слухом. Я слышу фальшь и гармонию не только в нотах, но и в
окружающих звуках.
Последний
аккорд. Грациозно изгибаю кисти руки, кладу ладони на колени.
Это папа говорит
– грациозно, сама я бы такого о себе не сказала.
По утрам,
перед тем как уехать на работу в министерство папа приходит поцеловать меня.
-
Тук-тук, уже можно к тебе входить? – папа заглянул в комнату.
- Можно,
- оборачиваюсь.
- Сонечка
моя, жаль твоя мама не видит, какая ты стала, - сейчас как обычно, потоки
умиления и любования мной.
- Она
видит, - киваю на портрет моей мамочки.
- Да, она
делает все, чтобы тебе было ещё лучше, - соглашается папа.
- Куда уж
лучше, пап? - я посмотрела в его глаза, показалось, сегодня он какой-то
грустный. - Что-то случилось? Это на работе?
- Нет-нет,
- поспешно отвечает, подошел, поцеловал меня в лоб, - ладно, мне пора. Дела
государственные не ждут.
Я встала
со стула, обняла его, а он меня как-то странно обнял, не как обычно.
Возможно,
показалось, но я почувствовала какую-то тревогу.
- Будешь,
заниматься?
- Да. Одно
место туго идёт, - кивнула снова садясь.
- У тебя
туго? – потрепал по плечу.
- И такое
бывает, - перелистнула ноты.
- Эти
пальчики не могут играть туго, - взял мою ладонь, поднёс к губам.
- Ещё как
могут.
- Ну все,
я ушел, машина ждёт, - он направился к двери.
- Давай,
- я махнула, не оборачиваясь и сразу тронула клавиши подушечками пальцев.
Давид
Лимузин
остановился у здания. Охранник вышел из машины, просканировав территорию,
открыл мне дверь.
Я неторопливо
поправил манжету рубашки, затянувшуюся на сантиметр дальше под рукав пиджака.
Не люблю
когда что-то неидеально.
Прошел в
холл. Мимо металлоискателей и сотрудников ЧОПа.
Небрежно,
сунув руки в карманы, подождал, пока охрана проверит лифт.
Поднялись
на этаж. Прямо по коридору меня уже ждут в самом дальнем кабинете.
