Заххок - Владимир Медведев

Налегаю на лопату и выворачиваю…

Ни хера себе! Череп.

Человеческий.

Присаживаюсь на корточки, разглядываю. Ни разу не видел мертвецов. Но это и не мертвец. Кость. Тыква с кривыми зубами и дырами для глаз… И всё же жалость наглухо накатила. «Да, – думаю, – залетел кто-то по-чёрному. Убили, голову отрезали и во дворе закопали…»

Слышу:

– Чего сидишь?

Поднимаю голову. На краю котлована – пластиковые шлёпанцы «найк». Из них босые пальцы торчат. Над ними пижамные штаны в полоску. Ещё выше круглое брюхо. А совсем уж в вышине, в утреннем небе – широченная байская ряха. Хакбердыев, хозяин. Вот этот, точняк, и убил. Двор-то его собственный.

Ненавижу таких гадов. Не хозяин он мне, я только пашу на него. Дом строю. А он таращится, будто я его собственность.

– Почему не работаешь?

– Череп нашёл, – огрызаюсь. – Тут у вас что, кладбище?

Пялится, будто оценивает. И толкует этак важно:

– Знаешь, как говорят: под каждым следом коня зарыты две сотни глаз.

Мудрец, блин! Да эта пословица каждому в Таджикистане известна. До нас, типа, столько прошло поколений, что, где ни копни – везде лежит сто человек. Нашёл себе алиби!

А он переспрашивает, вроде как с угрозой:

– Ты понял? – И пальцем указывает: – Это… сюда неси.

Терпеть не могу, когда приказывают. Я не бобик – прыгать из ямы с костью в зубах. Встал и швырнул череп баскетбольным броском. Он принял пас на удивление чётко. Лишь глазом чёрным зыркнул:

– Работай давай… Копай.

Уходя обернулся:

– Хорошо работай. Ты ведь Муродова сын? Смотри, хорошо землю копай. А то отца опозоришь.

И отвалил, шлёпая «найками».

Я посмотрел-посмотрел, как он шествует по своей усадьбе, держа череп у бедра будто мяч. «Ах ты, басмач, – думаю. – Да гори оно огнём!» Плюнул, вылез из ямы и пошёл в дальний конец двора, где Равиль и Карл сколачивали опалубку под фундамент. Иду и прикалываюсь: пузо выпятил, шаркаю кедами, как хозяин шлёпанцами. Подошёл и кричу ребятам:

– Эй, почему медленно работаете? Плохо молотком стучать будете, секир-башка вам исделаим.

Равиль гвоздь в доску загнал, голову рыжую поднял и спрашивает:

– Что ты ему пульнул?

– Башку твоего предшественника – бугра, что старый дом строил.

В общем, рассказал про череп. Карл интересуется:

– Какой он? С мясом, с волосами?

– Гладкий.

Карл у нас в любой теме спец:

– Лет двадцать в земле лежит. Не меньше.

Равиль c ходу ввязался:

– Бери уж тысячу.

– Может, и столько. Почва сухая.

Равиль мне подмигивает:

– А миллион не хочешь? Андрюха, да ты первого человека откопал. Могилу святого Деда Адама нашёл.

Карл пальцем у виска крутит:

– Думаешь, если Ватан – райцентр, значит, и рай здесь был?

Равиль языком цокает:

– Э-э, брат-джон, у тебя в голове, оказывается, совсем масла нет. Совсем не знаешь, где живёшь. У нас всё было. Райский сад был. Александр Македонский был. Товарищ Саидакрам Мирзорезоев из Совета министров тоже был. В центре мира живёшь.

Это про наш-то зачуханный Ватан? Я его и райцентром не назвал бы. Даже в шутку. Свалил бы из него куда глаза глядят. Вот только податься некуда. В Россию вырваться – денег нет. А в Таджикистане второй год войнушка идёт. И вокруг одни торгаши и бандиты.

– Слушай, – спрашиваю Равиля, – как думаешь, зачем он черепушку уволок?

– Кто?

– Ну, этот… басмач… Хакбердыев.

– Спроси чего полегче. Может, похоронит. Националы любят хоронить, им Аллах за это грехи прощает.

– Нет, тут другое что-то. Зуб даю, хочет улику подальше спрятать. Он же бандит.

– Да ну! Просто торгаш.

– По мне, все торгаши – бандиты.

Равиль усмехается:

– Хорош мудрить, Андрюха. Иди трудись, ищи остальные кости.

– Хорош приказывать, – огрызаюсь.

Ну, блин, тоже мне большой начальник.

Рою и думаю: может, череп и впрямь древний, но этот-то, басмач, всё равно – бандюга. С чего он гнусно лыбился? «Отца не опозорь». О чём это? Отец ведь тоже собирался что-то сказать. Вчера по Интернациональной иду, а он навстречу. Как всегда, в белой рубашке, отглаженных чёрных брюках. Гладко выбрит. Туфли блестят – будто только что из операционной. И с ходу: