Пролог
Говорят, перед смертью вся жизнь проносится перед глазами. Это яркий, стремительный фильм, где ты, затаив дыхание, пересматриваешь каждый свой шаг и с болью понимаешь, что титры могут начаться в любую секунду. Что ж, Уилл бы плюнул в лицо каждому идиоту, который верит в это.
Он один в кромешной черноте, где нет ни верха, ни низа, ни надежды. Руки и ноги отчаянно бьют по воде, но каждый рывок – это лишь слепая попытка нащупать спасение в этом холодном, сковывающем аду. Вода разъедает глаза, горло сжимается в спазме, легкие разрываются, требуя воздуха. В ушах стоит оглушительный гул, смешанный с приглушенным плеском и неровным, тяжелым эхом собственного сердца, бьющегося в такт панике. Тело мечется, скользит в липкой бездне, кожа стынет от ледяного холода, а страх, как железный капкан, сжимает разум, не давая вдохнуть. Он тонет. Все внутри кричит: “Двигайся!”.
Одно Уилл может сказать точно: в голове определенно не радужный калейдоскоп событий; там страх. Адский страх. Инстинкт самосохранения заставляет его двигаться, тогда как разум парализован паникой. Все, о чем он может думать – это жгучая боль в груди, которая с каждой попыткой вдохнуть становится все сильнее. Он уже бывал здесь раньше. Уже видел это. Переживал. Уилл знает, что не спасется, знает, что тут его жизнь оборвется, но чертов инстинкт самосохранения…
Когда он открывает глаза, боль в груди никуда не исчезает, он проводит еще добрых двадцать минут, пытаясь окончательно прийти в себя и начать дышать нормально. Уже на автомате встает с кровати и направляется в сторону кухни. Свет не включает. А зачем? Он наизусть знает весь путь. Дверь спальни со скрипом открывается.
Три шага вперед, два шага вправо, чтобы обойти диван – последний шаг особенно широкий, потому что есть риск задеть сломанную ножку, которая оттопырилась и первое время частенько становилась жертвой красноречия Уилла, когда он об нее спотыкался. Далее еще шесть шагов вперед, пока Уилл не доходит до кухонного шкафа. Он достает стакан с трещиной во всю длину, который чудом еще цел, и наполняет его водой.
Ирония в том, что он ищет спасения в той самой жидкости, которая снова и снова убивает его во сне. Именно убивает. Уилл уверен, что так чувствуется смерть. Он достает таблетки, прописанные психиатром, глотает одну и запивает водой.
К психиатру он уже вечность как перестал ходить, Уилл поменял их штуки четыре, но ни один из них не смог ему помочь. Так что остался только он, его больная голова и таблетки, таблетки, таблетки… Они не спасают, но и без них, кажется, было бы еще хуже. Это не лечение, а компромисс. Замена одного тупика на другой.
Уже по отработанной схеме Уилл включает телевизор. Не смотрит на часы, и так знает: час ночи. До самого утра он смотрит какое-то идиотское ток-шоу. Надеется, что в незапертую дверь кто-то войдет и пристрелит его, ведь сам он на это никак не решится.
Часть Первая: За чертой – там, где начинается безумие
Он не сразу понял, что это стало началом его новой жизни. Да и где, в сущности, закончилась старая? Уилл – имя, которое он где-то увидел и просто… забрал себе. Настоящее ему, конечно же, сказали. Оно было в документах, звучало из уст врачей. Но он его не принял. Это имя принадлежало тому, кто любил и был любим. Тому, кого знали. Тому, кто был кем-то. А он… он больше не был никем. Он не помнил ни места рождения, ни лиц родителей, ни дома, в котором когда-то жил. В общем, ничего из того, что происходило с ним до двадцати одного года.
Сейчас ему двадцать два, и все, что он знает о себе – это чужие слова, записанные в чужих же картах. Карты врачей, что сменялись быстрее, чем он успевал запомнить их имена. Они бросали ему жалкие крупицы правды, словно крошки хлеба до смерти голодной собаке, и надеялись, что он соберет их в нечто осмысленное.
