Виктория - Ольга Пустошинская

Тошнота усиливалась от мерного покачивания поезда, подступала к самому горлу. Было зябко, болела голова, мысли путались и сбивались. Не получалось вспомнить что-то очень важное, важное и пугающее.

Вика лежала на боку, скорчившись от озноба, укрытая тонким и колючим одеялом.

– Не из нашего вагона вроде… контузило? – откашлявшись, спросил чей-то мужской басок.

– Да, кажется… – неуверенно ответил кто-то.

Сквозь дрёму слышался детский плач, кашель, чей-то храп и обрывки чужого разговора:

– Листовки скинули… а в них написано, дескать, Москва не столица, Урал не граница…

– Бегут, давка везде, магазины закрыли…

– Завод заминировали… Мы же не слепые, всё видим.

– Говорят, что и сам из Москвы сбежал, бросил нас.

– Отставить разговорчики! Провокатор, шкура! – Голос задыхался от бешенства.

«Это бред… Кажется, я заболела», – подумала Вика и снова провалилась в дремоту.

Очнулась она от холода. Дрожа всем телом, натянула одеяло до подбородка. Как сильно грохочет и лязгает вагон! Окна, что ли, нараспашку? Вика открыла глаза, превозмогая тошноту, и огляделась.

Очень старый плацкартный вагон был битком набит пассажирами и вещами. В проходе стояли не поместившиеся под полками потёртые фанерные чемоданы с металлическими уголками и замочками, большие узлы и корзины. Пассажиры сновали туда-сюда, спотыкались о чужие ноги и вещи. На верхних полках кто-то спал, укрывшись тонким шерстяным одеялом.

Напротив сидели две женщины и девочка-подросток в берете и чёрном пальто, из ворота которого виднелся кончик красного пионерского галстука. Галстук не был завязан узлом, а скреплён серебристым зажимом с красными язычками пламени.

– Очнулись? – мягко спросила одна из женщин в сером старомодном пальто. Её тёмные волосы были уложены вокруг головы венчиком. – Вам лучше?

– Не знаю, – с трудом ответила Вика, разлепив сухие губы, – тошнит.

– Ничего, пройдёт. Да вы лежите, лежите…

Она всё же села, оперевшись спиной о стенку и натянув на себя одеяло. В изголовье обнаружился её рюкзак с разными мелочами и курточкой. Где-то на дне рюкзака должен быть пакетик фруктовой карамели. Вика расстегнула замок, достала конфету – попалась лимонная – развернула фантик и отправила леденец в рот. Кисло-сладкий приятный вкус немного унял тошноту.

Мальчик с зелёным грузовиком, одетый в нелепую курточку и кепку, забыл про свою игрушку и не сводил с Вики тёмных выразительных глаз.

Та поняла:

– Как тебя зовут?

– Серёжа.

Вика протянула две конфеты:

– Держи, Серёжа!

Тот вопросительно посмотрел на женщину в пальто, она улыбнулась и кивнула: можно.

– Спасибо!

Одну конфету он спрятал в карман, вторую стал катать во рту с видимым удовольствием, болтая ногами. Фантик разгладил на коленке, сложил вдвое и тоже убрал в карман.

– Я собираю фантики от конфет, у меня их уже много, – похвалился Серёжа. – Только альбом дома остался, мама с собой не разрешила взять, говорит, что тяжёлый.

Тошнота отпустила, головная боль как будто притупилась. Но что это за вагон, похожий на музейный экспонат? Как же она здесь оказалась? Надо вспомнить…

Отпуск Вике дали в мае, а не в августе, как она хотела.

– Понимаете, Виктория Александровна, я не могу сразу двух врачей отпустить в августе, – вежливо и будто виновато объяснила заведующая отделением, – если не май, то, может быть, ноябрь вас устроит?

Нет, ноябрь не устроит, лучше май. Можно поехать к матери в Самару, погостить месяц. Давно ведь собиралась, да всё как-то не складывалось. Самара была Викиным родным городом, там она родилась, ходила в детский сад и школу, в спортивную секцию на плаванье. Оттуда уехала учиться в университет Сеченова в Москве, там осталась лучшая подруга Наташа.

Мама, конечно, обрадовалась: