Охота продолжалась третий час кряду.
Разгоряченные долгой гоньбой гончие, подстрекаемые руганью,
криками уставших охотников, были готовы в ту же минуту, стоило
кабану утомиться и решить дать отпор, броситься на него, рвать на
части. И по всему этот момент приближался... Собаки
неистовствовали.
Они как раз выгнали зверя на небольшую просеку футов семь в
ширину, вряд ли больше, и тот, верно, решив, что это хорошее место
для драки, развернулся к охотникам мордой со страшными, изогнутыми
клыками и вставшей дыбом щетиной, приготовившись дорого продать
свою жизнь.
Гончие, только и ждавшие этот момент, с остервенением кинулись к
кабану.
Накрыли его плотным ковром, норовя вцепиться в жесткую,
морщинистую шкуру, но зверь каждым ударом клыка подбрасывал вверх
очередную собаку, и та, подлетев футов на десять, визжа и неистово
лая, снова бросалась в общую свалку.
Охотники, расположившись чуть в отдалении, наблюдали за сварой,
приготовив оружие. Кабан был животным опасным, непредсказуемым – в
этом и был особый кураж загнать эту огромную, заматеревшую тушу с
красными глазками, утопавшими в складках толстой, с трудом
пробиваемой кожи, – и потому каждый был наготове. Предельно собран
и вооружен...
Впереди всех расположился коренастый мужчина в алом дублете с
аркебузой в руках. Это был Невил, хозяин местных лесов и
соответственно учредитель охоты, за ним оставалось негласное право
первым добить загнанное животное, и он, судя по бурно трепещущим
крыльям носа и стиснутым на оружии пальцам, собирался этим правом
воспользоваться.
Впрочем, кабан не сдавался: не прошло и десятка минут, как
двадцать собак выбыли из строя. И Невил, протрубив «к драке»,
крикнул выжлятнику:
– Догов! Спускайте догов! Скорее!
Два дога малосской породы, спущенные с поводков, тут же ринулись
в свалку, расталкивая и опрокидывая прочих собак, и, проложив себе
путь к туше животного, в то же мгновение впились в кабаньи уши
зубами.
Кабан, почувствовав на себе зубы догов, защелкал клыками от боли
и ярости, но освободиться не мог. Невилу подали рогатину со
стальным закаленным пером, и он, взяв её наперевес, кинулся на
кабана...
Всё закончилось в долю секунды. И Хэйвуду Лэнгли, наблюдавшему
сцену в числе прочих охотников, отчего-то сделалось тошно и гадко,
и стало жаль страшного зверя, так отчаянно себя защищавшего, но
поверженного коварством и силой.
В этом было что-то неправильное, искаженное до уродства, как в
неверно вылитом зеркале искажается лик человека...
– Поздравляю, мой друг, это был прекрасный удар! – послышались
поздравления в адрес Невила, потрясавшего длинной рогатиной,
обагренной густой, темной кровью. – Я уж было решил, что нам с этим
зверем не сладить, но нет, ты справился одним точным ударом.
– Всё дело в умелой охоте, – бахвалясь, отозвался охотник. –
Главное, правильно затравить зверя. И тогда, обессиленный,
загнанный в угол, он сам пойдет тебе в руки!
– Такое чувство, что ты говоришь не только о кабанах... –
вступил в разговор бородатый Саймон Барлоу, ощеривая в улыбке свои
крупные, желтые зубы.
– Как знать, может, и не только о них... – легко согласился
мужчина, отдав рогатину выжлятнику и потирая руками. – Есть в нашем
крае прекрасная лань, которую я бы загнал с большим восторгом, чем
этого кабана, – осклабился он.
И Бентон Каннинген понятливо хмыкнул:
– Я бы даже сказал, не лань, а лисица, рыжеволосая бестия с
очаровательными глазами.
Все охотники, как один, понятливо закивали: Джемма Фаррел, жена
старого Фаррела, еще с первого дня своего появления в Даннингтоне
привлекла всеобщие взгляды и запала в мужские сердца. Тогда еще
пятнадцатилетняя девочка, чуть нескладная, робкая, за прошедшие
годы она оформилась в настоящую женщину с огненно-рыжей косой ниже
пояса и соблазнительным телом. И робость её переплавилась в дерзкую
непреклонность, с которой она отвергала мужские недвусмысленные
посылы в свой адрес, приправленные витиеватыми комплиментами и
томными взглядами.
