В казацкой хате душно, но вот Григорий открыл окно, и стало полегче. Делать ему сегодня больше нечего. Он садится за стол, медленно выпивает из пузатой рюмки ароматный самогон, закусывает бурой колбасой, закуривает и выдыхает – поползла украдкой из хаты сизая змейка дыма. От работы, проделанной за день, у Григория болит затылок. Он мнет его рукой, зевает. Душно, сонно душе, шея липкая без мытья. Изводит жара. Скорей бы осень. Бои затихли. Третью неделю из штаба тишина.
Мысли Григория шли вразброд, но ни боязно, ни тоскливо от этого не становилось.
Едва Григорий тронул вторую рюмку, как послышался стук в дверь одним пальцем.
Кто это? Гости не ожидались.
Приоткрыв дверь, он увидел Ксению.
– Предупредила б хоть, – сказал он, посматривая гостье за спину.
Она тоже резко обернулась и всмотрелась в темноту.
– Сюрпризом хотела. Пустишь?
– Как не пустить… Ух, какая у тебя шлычка, – заметил Григорий, трогая гостью за пуговичку на высокой груди. Женщина была одета во все белое, только платочек на шее тоскливого бирюзового цвета.
До Григория в этой хате жил другой казак – старый, хворый коротышка из-под Ростова. По болезни (не опасное, но беспокойное ранение в бедро) жилище он запустил: по стенам полезла плесень, дверные ручки болтались, на полу стояли какие-то кастрюли с мутной вонючей водой, а под столом сохли картофельные очистки и луковая шелуха. Худая, с закисшим глазом кошка постоянно требовала еды, а когда была с бременем, то лежала на мокрой шинельке и шипела.
Теперь же Ксения отметила улучшение. Все у Григория приобрело свое место и на месте этом находилось. Это и следует называть порядком. Полы вымыты, стены просушены. Слегка пахло мужицким потом, но скоро все выполоскал сквозняк, текущий из одного окна в другое.
– Выпьешь со мной? – спросил Григорий, приподняв бутылку, как мертвого гуся за длинное горло.
– Немножко совсем, – согласилась Ксения и, не дождавшись расспросов, сама принялась рассказывать, что соврала мужу, будто ушла к подруге на картах гадать.
Григорий усмехнулся: гадать.
– Ну, – сказал он, когда они выпили, – чем теперь займемся?
– Как ты суров стал. Когда познакомились, пугливым был, уступчивым. «Ксюша, Ксюша! Что, куда, чего и как?» А теперь – нате вам, пожалуйста – как сапог на морозе.
Григорий откинулся на стуле, усмехнулся и тихонько промычал какую-то незнакомую Ксении мелодию. Видимо, приняв это за безразличие, Ксения тут же прильнула к Григорию и стала целовать его щеки, потом шею, а потом живот. Шептала что-то, посмеивалась задорно, как будто пыталась успокоить плачущее дитя. Григорий не мешал, поглядывая на ее красные от загара руки. Светловолосые девушки не загорают, а багровеют, как вареные раки.
– Обожди. – Григорий оправил рубаху и поднялся со стула. – Дверь запру, – объяснил он и, мягко ступая, пошел в темноту комнаты.
Ксения пересела на кровать и замерла. Тесно в голове от мыслей, сердцу в груди от воздуха. Григорий долго не шел, кажется, пил воду в темноте. Ксения заерзала, встала, села, а потом легла. Когда Григорий вернулся, приподнялась и улыбнулась; сделала понятный жест: наклоном головы предложила всю себя сразу. Григорий этого не видел – что-то искал в кармане; ругался шепотом.
