Глава первая
Лев и единорог
Позвольте мне изложить вам один случай и спросить, что бы вы сделали в подобных обстоятельствах.
Итак, вы проводите отпуск в Париже. Стоит пора свежей листвы, когда весна уже почти сменилась летом. Ничто вас не беспокоит, и вы пребываете в полном согласии со всем миром. Однажды вечером, когда уже близятся сумерки, вы сидите на террасе ресторана «Лемуан» на рю Руаяль и пьете аперитив. Затем вы замечаете девушку, с которой познакомились в Англии. Девушка эта – которая, кстати, всегда казалась вам довольно чопорной – подходит прямо к вашему столику и без тени улыбки зачитывает детский стишок. Затем, подсев к вам за столик, она сбивает вас с толку тарабарщиной, какой вы в жизни не слышали. Как вам такое?
Что я сделал? Ну разумеется, подыграл ей. Подыграл – и таким образом оказался вовлечен в череду событий, от одного воспоминания о которых меня до сих пор бросает в жар. И не только потому, что ничего хуже со мной не случалось за все долгие годы службы в разведке, но также из-за ужасных последствий, которые могли быть вызваны моей невинной, в сущности, ложью. Я был настоящим болваном, но меня тогда не на шутку зацепила эта самая Эвелин Чейн. А весенний Париж способен толкнуть на любую глупость.
Когда год назад или около того Г. М. уговорил меня написать историю убийства в Чумном дворе, я и не думал, что снова возьмусь за перо. Но в некотором смысле я просто вынужден (как вы поймете, если захотите ознакомиться с моей историей) описать происшедшее. Начну с биографических подробностей. Они мне даются с трудом, но, к сожалению, без них тут не обойтись. В моем паспорте значится имя Кенвуд Блейк. Возраст – тридцать восемь. Место жительства – Эдвардиан-хаус, Бёри-стрит, в лондонском районе Сент-Джеймс. О профессии не стоит и говорить. Я не люблю работать и признаю` это. Потому карьера моя была какой угодно, только не блестящей. Меня готовили для дипломатического поприща и битком набили языками. В 1914 году я перебрался через Атлантику в качестве атташе британского посольства в Вашингтоне, а год спустя, несколько возмужав, добился назначения в полк шотландских горцев – Сигрейв хайлендерс. Никто не обнаружил моей некомпетентности, и пару лет я не так уж плохо справлялся со своими обязанностями. Я надеялся получить батальон ровно перед тем, как попал под обстрел в Аррасе, но, когда я выздоравливал, меня признали негодным к действительной службе и уволили в запас.
Затем, уже в Лондоне, сырым, унылым днем, когда на душе кошки скребли, я столкнулся с Г. М. Мне никогда не забыть, как он ковылял по улице Уайтхолл: громоздкий цилиндр сдвинут на затылок, очки съехали на нос, пальто с траченным молью меховым воротником нелепо топорщится сзади. Он брел, угрюмо понурясь, не разбирая дороги, и на ходу с такой яростью потрясал кулаком, с таким неистовством осыпал проклятиями чинуш из правительства, что рисковал навлечь на себя обвинения в прогерманских настроениях. Думаю, он сразу понял, как у меня обстоят дела, хотя вы бы ни за что не догадались об этом по его приветствию, и затащил к себе в логово с видом на набережную. Вот так я и поступил в секретную службу. По словам Г. М., у меня не было для нее никаких особых данных, кроме недостатка хитрости.
Бесхитростность, по уверениям Г. М., качество для разведчика поистине бесценное. Немало изворотливых умников, утверждал он, предстало перед расстрельными командами или закончило жизнь с ножом в спине, и это не так нелепо, как кажется, если хорошенько подумать. Он прочитал мне обычную свою лекцию о том, что сам род моей деятельности поставит меня за грань дозволенного и Г. М. ничем не сможет мне помочь, если я вляпаюсь. Что тут скажешь? Только одно: он лгал. Уж мне-то известно: Г. М. способен в пух и прах разнести Кабинет министров, задействовать все ресурсы Министерства иностранных дел, чтобы защитить самого незначительного своего агента. Это птенцы его гнезда, говаривал старик, и он готов прикрыть им спину, а если это кому-то не нравится, пусть проваливает к такой-то матери.
