На одном из балкончиков четвёртого этажа дома Михаила Павловича стояла красивая девушка; ветер обдувал её немного растрёпанные тёмные волнистые волосы. Она стояла, опёршись на узорное кованое ограждение, была в домашней одежде, слегка подчёркивающей её фигуру и придающей ей милой и привлекательной невинности. День был немного слякотный, но пробудившиеся птицы, появившийся весенний запах и эта красивая девушка сделали мне отличное настроение.
Я немного засмотрелся, потом очнулся и зашёл в подъезд, поднялся по лестнице и позвонил в дверь. Из-за ипохондрии своей как всегда обратил внимание на биение сердца и тяжёлое дыхания, пока шёл по лестнице. Я постучался, постоял с минуту, дверь открыла она. Квартира Михаила Павловича выглядела броско, с какой-то неподобающей роскошью, особенно выделялась изысканная хрустальная люстра, слишком крупная для квартиры в принципе.
Вблизи та девушка была ещё прекраснее. Она немного постеснялась своего внешнего вида. Я услышал от неё какой-то младенческий запах, который ещё больше воодушевил меня в этот чудный слякотный день.
Мы поздоровались, в глазах её что-то сверкнуло, и она направилась к себе в комнату. Она шла, не наступая на землю, а только легонько касаясь. Между её блузкой и штанами я заметил круглый синяк на пояснице, но тогда значения ему не придал. Я провожал её восхищённым взглядом и не заметил, как из своего кабинета вышел Михаил Павлович.
Он облокотился на дверь, которая, разумеется, двинулась, отчего он потерял равновесие и выглядел довольно нелепо. Лицо его было совсем обычным, разве что усы выделялись – цветом светлее русых волос на голове (за исключением седых, конечно), всегда взъерошенные, местами густые, местами – не очень. Взгляд невыразительный: ничего по этому взгляду сказать внятного было нельзя, ни ума, ни глупости он не показывал. Дочь свою, по-моему, он недолюбливал. Если разговор заходил о Лилии, жаловался, что она всё сидит у него на шее, замуж не выходит и работу нормальную найти не может, да и не хочет. Он заметил, как я смотрел на Лилию.
– Тебе нравится? – неожиданно спросил он.
Я немного растерялся, поздоровался и сделал вид, что не понял, о чём речь. Михаил Павлович давно заметил, как я смотрю на его дочь, но подобных
вопросов никогда не задавал.
– Лилия моя нравится тебе? – сказал он и слегка усмехнулся.
– Михаил Павлович, я с вами об этом разговаривать не хочу, но если кто скажет, что ваша дочь ему не симпатична, вероятно, солжёт.
– Она о тебе такого же мнения. Только по секрету.
Он ещё раз усмехнулся, затем принял серьёзное выражение лица.
– Я выбрал следующую работу: тема и материалы у меня в кабинете, как обычно, сто рублей.
Михаил Павлович был доктором наук; не знаю, как именно он этой степени добился, но половину научных статей его пишу я. Не исключено, что другую половину пишет такой же, как я. Михаил Павлович хорошо платит и, конечно, требует молчания. Ума в наследство ему досталось на порядок меньше, чем капитала. Но желание как-то оставить своё имя в науке привела его на такой путь.
У меня же отца не было, а мать зарабатывала немного и позволить себе переезд и обучение в другом городе моему младшему брату уже не могла. Брат на меня всегда равнялся, и на следующий год и сам хотел поступить в Москву – на врача. Поэтому я стремился накопить денег, и мне посчастливилось встретить на одной конференции этого шарлатана.
Михаил Павлович дал мне несколько увесистых новеньких книг и бумажку, пригласил попить чаю; я, как обычно, вежливо отказался, чем он, как обычно, был доволен. Лилия вышла меня проводить: переоделась и расчесалась. Михаил Павлович недовольно посмотрел на неё, попрощался со мной и с задумчивой миной ушёл в кабинет. Лилия обычно выглядела как бы отстранённой от реальности, и только иногда возвращалась, что всегда отражалось на её глазах цвета морской волны. Такие люди всегда мне казались несчастными, потому как я и себя таким видел и относил к несчастным.
