«Фронтовые пути-дороги… Сколько вас уже было у меня за эти долгих три года? А может быть, это была только одна дорога? Одна, на все это огромное пространство войны. Ведь куда бы я ни ехал, куда бы ни шел, а картина везде одна и та же. Вся земля изрыта оспинами от снарядов и авиабомб, утоптана множеством сапог проходящей по ней пехоты, обезображена колеями, вырытыми колесами грузовиков и артиллерии, изранена множественными шрамами, оставленными гусеницами танков. И не видно конца и края этой дороге. И есть ли он, этот конец, и дойду ли я до него? Увижу ли его? Многие уже никогда не увидят и не дойдут. Для них этот бесконечно долгий и тяжелый земной путь уже закончился, и где-то высоко, на звездном Млечном Пути, для них проложена другая дорога. И эта дорога для них будет куда легче, чем для тех, кто остался тут, на земле. Нам еще предстоит идти и пробиваться вперед в этом огненном аду… Долго ли? Неизвестно. У каждого свой срок. И не все, кто еще остался, дойдут до конца этой дороги. Не все увидят, когда она закончится, хотя с самого начала пути было известно, что ведет она до Берлина. Но путь, проложенный на карте, – это совсем не тот путь, который нам предстоит протопать по земле. И расстояние от одной точки до другой, где бы эти две точки ни находились, удлиняется в два, а то и в три раза, когда идешь через черную и непроглядную огненную бурю нескончаемых боев».
Такие вот невеселые думы одолевали Глеба Шубина, который ехал в трясучем кузове грузовика и глядел на уходящую от него к горизонту дорогу. Уже вторые сутки он добирался до места своего нового назначения вот так – на попутных машинах. До этого были дни, проведенные в эшелонах, идущих в нужную ему сторону. А еще много километров было пройдено пешком. И километры эти Глеб не считал. Что было толку их считать? Все равно сбился бы со счету. Украина – это огромная территория. Ведь даже если добираться с одного конца республики в другой ее конец, то и в мирное время понадобился бы не один день, а что уж говорить о том, чтобы передвигаться по ней в эти тяжелые для всей Советской страны годы?
Время уже давно перевалило за полдень. Было душно даже в открытом кузове грузовика. Рыжая степная пыль клубилась и, поднимаясь из-под колес, разносилась по обе стороны дороги. По обочине шагали уставшие от долгого перехода, пыли и жары пехотинцы. Словно желая разбавить эту живую реку из людского потока, вклинивались между ротами и батальонами пехотинцев конные обозы. Лошади тянули тяжелые орудия или были запряжены в телеги, в которых грудой был навален разный необходимый на войне инвентарь. Изредка попадалась и конная полевая кухня. Повар, чаще всего полный и румяный, восседая на козлах, свысока, словно король, обозревал топтавшую по краю дороги пыль пехоту и добродушно огрызался на отпускаемые ему солдатами скабрезные шуточки. Несмотря на усталость, бойцы, завидев походную кухню, еще находили в себе силы шутить, смеяться и даже напевать не очень приличные частушки, в которых высмеивали и самого повара, и его нехитрую стряпню.
После апрельских событий по освобождению Одессы, когда Шубина контузило во время выполнения последнего задания, прошло без малого три месяца. Почти полтора месяца он провалялся в госпитале. Думал, что совсем оглохнет, но слух постепенно вернулся к нему, причем полностью, что не могло не радовать Глеба. Какой бы тогда из него был разведчик, если бы он вдруг стал глухим, как тетерев? Там же, в госпитале, ему вручили орден Отечественной войны второй степени и приказ о назначении ему месячного отпуска за заслуги перед Родиной.
