Темные отражения - Александра Бракен

© Alexandra Bracken, 2012

© Ю. Васильевой, перевод на русский язык

© ООО «Издательство АСТ», 2015

Посвящается Стефани и Дэниелу, которые были рядом со мной в каждом минивэне

Когда в уши ударил белый шум, мы были в саду – пропалывали сорняки.

Я всегда переносила его очень тяжело, где бы в тот момент ни находилась: на улице, в столовой или в своем бараке. Каждый раз у меня в голове словно взрывалась самодельная бомба. Другие девочки в Термонде приходили в себя уже через пару минут. Справиться с тошнотой и ощущением полной дезориентации было для них все равно что стряхнуть прилипшие к лагерной униформе травинки. Но для меня – нет. Проходило несколько часов, прежде чем мне удавалось вновь вернуться в нормальное состояние.

В этот раз ничего не должно было измениться.

Но изменилось.

Я не знала, чем мы заслужили наказание. Работы проходили очень близко от железной изгороди. Воздух вокруг буквально гудел от напряжения, и я чувствовала, как ток проходит через меня. Возможно, кто-то набрался храбрости и попытался выйти за границу сада. А может, какой-то мечтатель запустил камнем в голову ближайшего солдата специального Пси-подразделения. Это гораздо хуже.

Точно я знала лишь одно: установленные наверху громкоговорители издали два тревожных сигнала: один длинный, один короткий. Закрыв уши ладонями, я рухнула ничком на влажную землю. Шея покрылась мурашками, плечи напряглись в ожидании нового удара.

Звук, который передавали ретрансляторы, нельзя было назвать обыкновенным белым шумом. Скорее он походил на сверхзвуковой писк, который можно иногда услышать, сидя в абсолютной тишине или вслушиваясь в монотонное гудение монитора компьютера. Правительство Соединенных Штатов скрестило вой автомобильной сигнализации с жужжанием бормашины, и получилось достойное дитя: частота этого звука была такова, что уши от него начинали кровоточить.

В прямом смысле.

Звук, издаваемый ретрансляторами, коснулся каждого нерва в моем теле. Пройдя сквозь руки, он, перекрывая дикие крики ста несчастных подростков, устремился прямо в мозг и остался там, внутри, где я ничем не могла его заглушить.

Из глаз потекли слезы. Я уткнулась лицом в грязь – вкус крови смешался во рту со вкусом земли. Рядом со мной на землю рухнула девочка, ее рот был перекошен в беззвучном крике. Больше я не видела ничего.

Время от времени по мне проходили волны статического электричества, и тело скручивалось, точно пожелтевший от времени лист бумаги. Чьи-то руки трясли меня за плечи. Кто-то кричал «Руби», но я была уже слишком далеко, чтобы ответить. Я плыла, плыла, плыла в никуда, и, наконец, земля поглотила меня целиком. Осталась лишь тьма.

И тишина.

Грейс Сомерфилд выпало умереть первой.

По крайней мере, первой из нашего класса (в то время мы учились в четвертом). Я уверена: к тому моменту сотни, а возможно, и сотни тысяч детей пережили то же самое. Люди не связывали одно происшествие с другим, а может, они просто умели хорошо заметать следы. Все оставалось в секрете даже после того, как дети начали умирать один за другим.

Когда правда наконец выплыла на свет, начальная школа строго запретила учителям обсуждать все, что касалось так называемой «Болезни Эверхарта». Это произошло после того, как умер Майкл Эверхарт – первый из тех, кого поразила болезнь. Вскоре кто-то дал ей новое название: острая юношеская идиопатическая невродегенерация (ОЮИН, если коротко). А потом эта болезнь перестала быть болезнью одного Майкла. Она распространилась на всех.

Взрослые, которым было что-то известно, лишь улыбались и пожимали плечами. Я по-прежнему жила в волшебном мире пони, солнечного света и коллекции гоночных машин. Оглядываясь назад, я не могу понять, как можно было быть такой наивной, пропустить столько тревожных сигналов. Даже самые сильные. Отец, к примеру, начал проводить на работе все больше времени, а когда приходил домой, едва мог смотреть в мою сторону.