Странно и наоборот. Русская таинственная проза первой половины XIX века - Виталий Бабенко

Серия Alter et idem /Другой и тот же самый/основана в 2014 году

В оформлении книги использована фотография Виталия Бабенко

Виталий Бабенко

Странно и наоборот. Русская таинственная проза первой половины XIX века. – М. Бослен, 2016. – с. 320

© В.Т.Бабенко, предисловие, составление и комментарии, 2016

© Анатолий Гусев, дизайн, 2016

© Яна Кутьина, Андрей Белоногов, шрифтовая гарнитура Chetwerg, 2014

© ООО «БОСЛЕН», издание на русском языке, оформление, 2016

Почему с заплатками?

А почему бы и нет? Есть предисловие, довольно небольшое, но с прорехами, вот на этих прорехах и заплатки – разного размера.

И потом, Фаддею Булгарину можно написать рассказ в семи лоскутках? Можно. А мне предисловие с восемью заплатками – нельзя? Не согласен. Мне тоже можно. Тем более что заплатки весьма важные.

Но сначала не о заплатках, а об удовольствии. О том удовольствии, которое доставляет мне книжная серия «Alter et idem. Другой и тот же самый».

Замечательное название!

Совершенно не важно, что этому выражению – alter et idem – уже больше 23 веков (оно встречается еще у Аристотеля в «Никомаховой этике» – конечно, на древнегреческом, и там речь идет о друге: мол, друг – второе «я» человека, «другая» личность, но тем не менее «та же самая»).

И совершенно не важно, что это же выражение очень любил Цицерон, он употреблял его в разных трактатах («О дружбе», «О пределах блага и зла») и даже в письме Гаю Юлию Цезарю (апрель 54 года до н. э.): «…я убежден, что ты – мое второе “я” [alter idem]».

Как не важно и то, что выражение чаще встречается в форме alter idem, без союза «и», то есть «второй тот же». В таком виде оно встречается и в произведениях русской классики – например, в романе Александра Константиновича Шеллера-Михайлова «Жизнь Шупова, его родных и знакомых».

Все это я написал не для того, чтобы похвастаться какими-то своими необыкновенными познаниями (не такими уж и необыкновенными!), а с той только целью, чтобы подчеркнуть: союз «и» (латинское et) – вот что важно в этом выражении.

Именно: «другой и тот же самый».

Хороший друг (о котором чаще всего и толкуют греческие и римские классики) – это действительно ты сам, «тот же самый», и при этом, конечно, «другой».

И хороший писатель, которого читал с детства, может оказаться «тем же самым» писателем и «немного другим», если вдруг публикуются такие произведения, о которых раньше мало кто знал.

И хороший серьезный поэт, вдруг поворачивающийся к нам шутовской, комической стороной своего творчества, – он опять-таки «тот же самый» и «другой».

Но зачем вести речь только о друзьях, писателях, поэтах, то есть о людях? Ведь известное произведение тоже может предстать перед нами «другим» и в то же время «тем же самым» – если оно наконец-то опубликовано в том виде, в котором написано, а не в том варианте, над которым поработали «идеологически грамотные» редакторы.

И некое событие… И явление…

И период времени. Например, век.

Да, век, столетие.

В сущности, эта книга, при всех аристотелях, цицеронах и заплатках, – как раз о веке. Точнее, о литературе века. О русской литературе девятнадцатого столетия, которая кажется нам известной, понятной, «той самой», и тем не менее она – «другая».