Сладкий лжец - Кристен Каллихан

Мне было пять, когда я сказал родителям, что хочу летать. Они, как я позже узнал, были готовы на все, в пределах разумного, чтобы осчастливить меня. Приняв мою просьбу за чистую монету, они организовали короткий полет на самолете.

– Ну? – спросил папа, как только мы сели на заднее сиденье громкого, вибрирующего гиганта. – Каково это – летать?

Это милый жест и все такое, но я просто сидел. Ведь летел самолет, а не я. Родители пришли в недоумение и бросили это дело. Но не я. Я жаждал летать. В глубине моей души жила жажда полетов, хоть я и не понимал почему. Проблема состояла в том, что мне было невдомек, как же достичь этой цели.

Через два года отец по собственной прихоти записал меня на уроки хоккея. Я зашнуровал коньки и научился. Стал сильнее, лучше, быстрее.

Тогда-то до меня и дошло. Я не мог летать по воздуху, но мог по льду.

Лед.

Я любил лед. Для меня он оказался подобен богине: жестокой, холодной, прекрасной, безжалостной и совершенно необходимой. Я хорошо знал ее – этот аромат свежести, беспощадную стужу, звуки, которые она издавала, и плавную поддержку, что она оказывала мне, пока я скользил по ее телу.

Я полюбил ее с первого катания. Она освободила меня, дала цель.

Скользя по льду, я летал. Это не было похоже на свободный полет по воздуху, скорее на гонку, но плавную и такую быструю, что я уже не чувствовал себя обычным человеком. Я был чем-то иным. Богом.

Я так сильно любил летать по льду, что вполне мог бы выбрать иной путь: стать конькобежцем, например. И порой, в выходные, я приходил и просто катался, все быстрее и быстрее.

Однако простое катание не было тем вызовом, в котором я нуждался. Зато хоккей был.

Боже, я обожал хоккей. Каждую его чертову деталь. Стук клюшки о лед, вибрацию от удара о шайбу. Игра говорила со мной, нашептывала мне на ухо, даже когда я спал. Тело гудело, будто я все еще на льду.

Я видел закономерности, схемы. Воплощал их в реальность. Если катание – полет, то хоккей – танец. У меня было пятеро партнеров, и, когда мы работали все вместе, это походило на чертову поэзию. Истинная красота.

Не существовало вещи лучше, чем пустить шайбу в полет по льду, пробраться сквозь толпу, а затем коротким движением отправить малышку в сетку. Мгновенный экстаз. Каждую. Игру.

Хоккей определил меня. Центровой[1]. Капитан. Двукратный обладатель Кубка Стэнли[2]. Впервые – в качестве одного из самых молодых капитанов, чье имя выгравировали на гигантском чудовищно-прекрасном кубке. Затем – лауреат премии Колдера[3], обладатель Арт Росс Трофи…[4] Я могу продолжать бесконечно.

Смысл в том, что хоккей был моей жизнью.

И жизнь эта была чертовски хороша. Моя команда работала как отлично смазанный механизм – ни одного никчемного придурка, который тащил бы всех на дно. Мы вышли в плей-офф, снова боролись за кубок. Он должен был достаться нам.

Ребята это знали. Что-то витало в воздухе – потрескивание электричества, которое щекотало кожу, проникало в суставы и заставляло их дергаться. Мы чувствовали это прежде. И побеждали.

Пока мы надевали снаряжение, Бромми особенно веселился. Его ручища шлепнулась мне на голову и энергично взъерошила волосы.

– Ну и кочан ты себе отрастил, Оззи. Приодеть бы его, как считаешь?

Раньше все звали меня Оззи, из-за моей фамилии – Озмонд. Затем сократили до Оза, отсылка к «Волшебнику страны Оз». Мол, когда я завладевал шайбой, случалось волшебство.

Я проигнорировал вспышку белого света, которая мелькнула в глазах, и то, как грубое обхождение Бромми с моей головой заставило комнату кружиться – всего на секунду, – а после шлепнул его в ответ.