Дан зря явился на похороны. Асино белое и пустое, как чистый А4, лицо мгновенно дало понять – уходи. Но он не мог сдвинуться с места. Выгрызал глазами стройную фигуру из черной толпы, и поглощал жадно, хотя совесть упрекала: «Даже взглядом не смей ее марать».
В памяти до сих пор стоял слегка разочарованный взгляд, которым Ася встретила его тогда, на финишной прямой. Дан первым вылетел из леса. Торжествовал, что, наконец, победил Тима, а значит, заслужил Асину любовь. Но эти на мгновение погрустневшие глаза, ожидавшие не его… Разочарование, которое длилось доли секунды, все показало. Дан тогда ничего не успел осознать, но глубоко прочувствовал. Ее растерянность пронзила его навылет. И с того момента сердце сжималось в постоянно повторяющемся спазме.
И сейчас сжалось.
Тонкие и холодные гвозди дождя вбивали его в рыхлую землю под ногами. Дан стоял прямо в лужице, которая образовалась у лестницы. Хлесткие удары бомбардировали волосы, лицо, голые руки, приклеивали рубашку к груди, простреливали ноги холодом сквозь джинсы, но Дан не решался зайти. Он стоял у основания крыльца и заглядывал в открытую дверь, которая сразу вела в большую гостиную. Тамбура в доме Фазановых не было.
Гостиную заполнили люди. Дан узнавал бывших одноклассников, их родителей и учителей. Он не жаждал с ними увидеться, еще не соскучился, ведь они всего год назад окончили школу. Гости шептались о покойном по углам с бокалами в руках, пока закуски стыли на столе в центре комнаты.
Во главе полупустого застолья, как восковая кукла, сидела тетя Настя. Она всю церемонию такой была, как будто и не моргала вовсе, не плакала, не реагировала ни на что, просто молчала и все смотрела куда-то вдаль или сквозь. Дан искал ее внимания и в то же время боялся, что, заметив его, она устроит истерику, но тетя Настя глядела на него и не видела. А дядя Олег затерялся в толпе. Ему приходилось одному общаться со всеми гостями. Его Дан удачно избегал.
Асины смоляные глаза, полные ненависти, жалили в самое нутро. Сердце разбухло молниеносно от любви и тоски. Прошло всего четыре дня, но Дан как будто вечность ее не видел. Их теперь и разделяла эта непрошедшая вечность, не имеющая мерила и рамок, постоянно расширяющаяся и отдаляющая их друг от друга.
Ася сама вышла к нему навстречу, словно выплыла, в графитовом платье в пол. В нем она выглядела еще более худой и длинной, даже если сутулилась под давлением скорби. Дан почувствовал всю тяжесть ее ноши. Потому что сам носил такую же. И холод в смоляных глазах добавлял ему груза вины.
Обойдя вытянутый стол, Ася вышла из дома.
«Наверное, лучше, что я сразу наткнулся на нее. Тетю Настю не стоило тревожить», – подумал Дан обреченно.
– Зачем пришел? Ты ведь обещал свалить обратно в свою Москву! – шикнула Ася, подойдя настолько близко, что его обрызгало слабым ароматом ее карамельных духов.
Она остановилась на последней ступеньке, но их разделяло меньше одного шага. Глаза оказались на одном уровне. Без ступени Ася едва доставала макушкой ему до носа.
– Я не мог не попрощаться с Тимом, – выдавил Дан с натугой. На слове «попрощаться» сломался язык, а глотка забилась болью на имени друга.
– Или лишний раз посмаковать свою победу? – Ася не слова произносила, а желчью плевалась. Изогнула строгую линию брови дугой и скривила красные губы в усмешку.
Дан зажмурился. Угрызения совести расплелись по венам, как ядовитый плющ. Яд действовал болезненно, но медленно.
Она толчком в плечо развернула его на сто восемьдесят градусов и повела, как преступника, прочь ото всех. Они обошли дом и зашли в круглую беседку с конусообразной крышей. Окна здесь не требовались, ведь стены были испещрены отверстиями в форме треугольников, сложенных из тонких реек. Такие неплохо защищали от солнца и пропускали ветер насквозь – самое то для зноя, зато совсем некстати в дождь.
