Я отогнула край одеяла,
Так осторожно, как могла,
Скользнула на пол и, босая,
Прочь от кровати отошла.
Ты так красив, мой повелитель,
Хочу вернуться, но стою.
Я докажу - я не игрушка.
И я сегодня ухожу.
«Да, поболит, потом отпустит» -
Безжалостно твержу себе.
Но ты не должен знать про
чувство,
Что родилось в моей душе.
Искать ты будешь, знаю это.
И будешь злиться, как всегда,
Что своевольная игрушка
Вновь не послушалась тебя.
Осталось мне совсем немного,
Ещё чуть-чуть, я не боюсь.
Да будет больно, очень больно,
Зато я больше не вернусь…
Оттуда просто нет возврата
(Слеза скользнула по щеке).
«Прощай, любимый! Я надеюсь,
Ты будешь помнить обо мне…»
Уже светло, постель пуста,
А на полу полуодетый
Сидит мужчина, и в руках
Его изящные браслеты –
Всё, что отсталость от неё…
Он не успел сказать о главном,
Он не сумел сберечь
И то, что стало смыслом,
Вдруг пропало…
И шепчут губы его три слова,
Но поздно и возврата нет:
«Вернись! Люблю! Прости!». Но
тщетно.
Безмолвие ему - ответ.
Я не пошла на выпускной. Зачем?
Никто меня там не ждал. Ни одноклассники, ни учителя. Разве что
Ася. Впрочем, у девушки столько подруг, что она быстро забудет обо
мне. Как и все остальные… И отсутствие платья здесь ни при чём.
Просто накануне в родительском доме снова был пьяный дебош, после
которого папа попал в больницу, а мама - в полицейский участок. Я
осталась дома одна выметать бутылочные осколки, поднимать упавшую
мебель и замывать следы крови. В этот раз родительница разошлась не
на шутку.
Традиционно руки распускают мужья.
Однако мы никогда не были традиционной семьей. Отец, в молодости
математический гений, а теперь спившийся неудачник, панически
боялся своей жены. Мама Люба была женщиной серьёзной и весьма
объёмной. Одним щелчком своих мясистых пальцев она вгоняла в угол
хлюпика-мужа. В молодости отбила его у своей лучшей подруги, а
теперь делала отбивную из него самого.
Я вздохнула. Слёз не было. Раньше я
плакала чаще. Из-за унижений, которым подвергала меня моя
собственная мать, из-за отсутствия приличной одежды, из-за отца.
Наверное, запас слёз, выделенный на одну человеческую особь, имеет
свойство заканчиваться. Или я настолько привыкла к реалиям своей
жизни, что больше не вижу повода распускать нюни.
Стук в дверь отвлёк меня от
безрадостных мыслей.
- Детка, ты как?
На пороге стояла тетя Маша, соседка.
Это она позвонила в полицию.
- Нормально.
- У тебя же сегодня выпускной! –
всплеснула руками женщина. – И как это я забыла! Мне вчера Маришка
платье своё на хранение привезла. На свадьбу шила, подружкой
невесты была. Я сразу о тебе подумала. Может, ещё не поздно на
выпускной-то?
- Не хочу, - устало покачала я
головой.
- Это же один раз в жизни бывает, -
не сдавалась тётя Маша. – Идём ко мне.
Я подчинилась. Я всегда подчинялась
тете Маше - её теплой заботе обо мне, чужой соседской девчонке. Без
неё я бы не выжила как личность, сломалась бы как отец.
В квартире тети Маши вкусно пахло
выпечкой. Соседка поставила меня перед старинным трюмо, а сама
убежала в спальню за платьем. Из зеркала на меня смотрела
семнадцатилетняя девушка, худая и осунувшаяся из-за недоедания и
недосыпа. Темно-рыжие волосы до плеч ещё больше оттеняли
болезненную бледность. Рыжие часто бывают розовощекими, но я ни
разу не видела румянец у себя на лице.
Тетя Маша принесла платье,
бледно-голубое, из тонкой воздушной ткани.
- Посмотри, посмотри, какое оно
красивое. Неужели откажешься хотя бы примерить?
- А если испорчу? – испугалась я,
отступая на шаг назад.
- Глупости не говори. Давай
переодевайся.
Я снова подчинилась.
- Великовато. Ну да ничего. Мы
сейчас его подправим.
