В 1999-ом я, урождённый Кваснин П. М., не прижившийся в триколорной РФ подвид, назём вот-вот, занемог, не вставал до конца февраля, но и в марте был плох и каялся: жилы высохли, а язык впал в гортань мою!.. Был я зрелым избыточно, чтоб надеяться на ветшавшую плоть и случай, щедрые к юности, и рассчитывать на детей, – их и не было у меня, чад взрослых. Был только маленький сын… Когда-то был и второй ― давно. К тому же не было денег; я относился к малоимущим, что, как в России, так и повсюду, плохо.
Близился час финала. В смутной тоске по давним, милым мне фактам, вздумал я в место, связанное с судьбой как личной, так и с фамильной. Это при том, что жить казалось бессмысленным; смысл пропал мироздания, даже в чем-то и Бога, – в чем-то, sic!, ведь сулится нам рай за гробом. Вот что устроилось, хоть я верую и обвык так считать как минимум. Я сбегáл, точней, в безысходности. И иные заботы выплыли, нýдя ехать без промедлений.
Дни шли на оттепель, мнил я. Выезд спланирован был на пятницу, двадцать пятого (за неделю до Вербного воскр.) числа, наутро. Ехали в дом ограбленный, – а верней, в разграбляемый, расхищаемый и поныне, коль в существующий вообще.
Есть форма слова «разграбляемый»? Есть. Нынче есть. Век новый – вещи новые ему в пандáн. Пригнать знак к жизни – акт допустимый, даже логичный, и не сравнимый с порчей нации, что быть имеет и ускорилась. Лингвист по складу и профессии, я книжник; мир для меня жив словом. В прочем я слаб. Единственно, чем бьюсь со злом, – словесные роптания… Во тьме ещё, когда два дворника с ленцой мели наш двор, кромсая лёд немногих луж подошвами, я снёс вниз вещи из квартиры, вбил их в «ниву» с прочим скарбом для деревни, – в кою ехал, кроме прочего, избыть тоску да сына вывезти в место, важное, кстати, нашему роду.
Мы покатили. Я покидал Москву, где жил, работал и потерялся в мгле 90-х.
К слову, о роке (не музыкальном, а о бытийной мифологеме). В рок я не верю; правда, свидетели рока есть. Мой род – свидетель. Он был известен в царствиях Рюриков и Романовых, Годуновых и Самозванцев. Я, хоть «Кваснин» по буквам, кровью Квашнин исконный и разъяснить бы мог, отчего субституция буквы» «с» случилась. Род сохранил шарм женщин, статность мужчин, предания, письма. Также сберёг он брáтину (жбан, ёмкость, чару для пиршеств). В мае-апреле в тыща четыреста тридцать третьем, после разгрома ратей Москвы близ Клязьмы и в пору бегства князя Московского Вас. Вас. Тёмного1, дальний пращур мой, смерд, мужик, защищал государя-юношу вилами и от ран скончался. Подвиг отметили и искали близких героя: «Сыщется муже, буди ми стольник, жено – дати ей милость. Знатность обрящут!» – требовал Тёмный. Слабый воитель, после вдобавок и ослеплённый, он одолел врагов: как? был мудрым? дипломатичным? доброжелательным? Бог весть. (Но и державинский предок, некий Багрим-мурза (Абрагим) Ордынский съехал в Москву при Тёмном). И очень скоро этот мой пращур, в шапке-горлатке и в красных «хóзах», топал в кремлёвских княжьих хоромах ладно присловью: из грязи в князи. Но поначалу он с местной знатью был не на равных как парвеню и выскочка; лишь браком с урождённой Квашниной восполнил он позднее худородность. (Вновь нет ошибки: пращур, сын смердов, назван ввиду костромской Квашнинки, где обретался).
Здесь вопрос – Квашниных столбовых, с какими мы породнились волею судеб, но – ветви врозь пошли: ветвь новая, наша, то возносилась, то повергалась; ветвь древняя вылилась в Квашниных-Самариных. Проще: что важно для костромских, крестьянских – мало что значит для Квашниных старинных с их пятьюстами (может, и больше) лет родовитости, плюс с легендой выхода предков из «византийцев», «франков», «варягов», «рюриков», «саксов», «готов», «вандалов» либо «Литовии», так до Древнего Рима гракхов, помпеев и цинциннатов), – не из Квашнинки ведь. Чтя генетику, родовую и кровную, я выискивал информацию и о тех Квашниных, боярах.
