Развод. Я к тебе не вернусь - Эва Кертис

— Ксюш, ты посмотри на себя! Тебя же разнесло, как… как… Ну что ты, сама не замечаешь, что ли? — Слава сдерживает обидные слова из последних сил. Мне кажется, я даже вижу, как они встают ему поперек горла.

— Ты преувеличиваешь размер трагедии, Слав, — угрожающе сужаю я глаза, показывая, что муж ходит по опасной грани. — Пять килограмм — это еще даже не первая степень ожирения.

— Так тебе до нее недалеко осталось. Будешь продолжать есть после шести, получишь и ожирение как бонус, — презрительно бросает он. А у меня уже чешется ладонь, чтобы отвесить ему пощечину.

— Слав, ты если поругаться хочешь – говори. Мне тоже есть, что предъявить, — складываю руки на груди, чтобы хоть как-то отгородиться от той боли, что приносят мне слова любимого мужа.

— Да на что тебе жаловаться, курочка моя? — он в возмущении всплескивает руками. — Ты дома сидишь уже сколько? Шесть лет? Или семь?

— Тебе напомнить чьими молитвами у нас так повелось? — меня начинает откровенно подташнивать от этого разговора. Еще и обращение это унизительное. Я много раз напоминала Славе, так меня не называть. Но он будто бы не слышит меня.

— Да ты не слишком-то и сопротивлялась, — фыркает он.

— То есть тебя не смущает, что у меня был выкидыш, а после него я долго восстанавливалась? — начинаю ощущать, что теряю контроль. Эта тема навечно в моем сердце. Боль от потери ребенка – это как родимое пятно на теле. Она всегда с тобой. — Тебе, конечно же, плевать на то, через что мне пришлось пройти. Ты же у нас «денюжку», — передразниваю я его любимым словом, от которого лично мне мерзко, — зарабатывал в момент, когда из меня вытаскивали нашего мертвого сына. Знаешь, Славочка, а ты прав, родной. Засиделась я дома. Пора бы, наверное, мне и работу искать.

Я фурией вылетаю из кухни, которая в очередной раз стала свидетелем безобразной семейной ссоры.

— Ксюш! Подожди! — несется мне вслед. — Ну я не то имел в виду. Ксюш!

А я не хочу его слышать. Залетаю в ванную комнату и с размаха хлопаю дверью. Закрываю замок. И вот, наконец, одна. Открываю кран и медленно, обессиленно опускаюсь на коврик у ванны. Ненавижу. Я ненавижу саму себя. Ненавижу ту, кем стала.

Вокруг меня всегда кипела жизнь. Раньше я любила быть в центре внимания. В институте была одной из первых в творческой тусовке: посвящение в студенты, студвесна и прочие праздники никогда не обходились без меня.

Но на последнем курсе со мной случилась неприятность. Я влюбилась. Ох, ну почему я тогда не послушалась Лизу! Она умоляла пойти с ней домой. Но меня уже увлекли синие глаза незнакомца. Он был высоким, статным, в модной однотонной рубашке синего цвета с закатанными до локтей рукавами и черных джинсах. Челка по-модному зачесана наверх, на запястьях кожаные браслеты. Горько фыркаю про себя. Если бы я тогда знала…

Но ко всем словам я была слепа и глуха. Меня даже не насторожили его родители. Хотя уже тогда стоило обратить внимание на то, как пренебрежительно отец обращался к матери Славы.

— Ксюш, ну хватит уже строить из себя оскорбленную невинность. Я… это, не то имел в виду, — Слава, как шелудивый кот, скребет дверь. — Дай пожрать чего-нибудь. Чет желудок сосет.

Это становится последней каплей в чаше моего терпения. Я рывком поднимаюсь с пола и одним решительным движением открываю дверь.

— Кухня знаешь где. Холодильник и микроволновку, думаю, отыскать тоже сумеешь, — разъяренной фурией рычу ему в лицо. — А я устала и хочу спать!

— Э-э-э, Ксюш! Че за дела?! Я ж сказал, жрать хочу. Ты, как приличная жена, обязана меня накормить! — летит мне возмущенное в спину.

Но плотину моих чувств уже прорвало. И дабы не наделать дел, я несусь в нашу с мужем спальню, хватаю одеяло с подушкой и направляюсь прямиком в соседнюю комнату, которая до сих пор таит в себе самую сокровенную надежду.