Развод. Любовь умирает в 50 - Арина Арская

— Мы разводимся, — заявляет мой муж Захар, стоя в проеме комнаты, и зло хмурится. — У меня другая женщина.

В этот момент я встряхиваю с уютным хлопком чистую выглаженную простынь и накрываю ею кровать Али, нашей внучки, которая должна сегодня с младшим братиком Артемом приехать на выходные. Я с большим нетерпением ждала эти субботу и воскресенье. Очень соскучилась.

Недоуменно смотрю на Захара, стискивая края простыни, не в силах разжать пальцы, будто они окаменели.

— Что? — тихо спрашиваю я, и мой голос испуганно и недоуменно хрипит.

Нам с Захаром по пятьдесят лет, и мы в браке не два года в драке, не три, и даже не десять. А целых тридцать лет.

Мы три недели назад отпраздновала жемчужную свадьбу. Наши сын Матвей и дочь Снежка организовали нам большой праздник и отправили в сказочный круиз, а потом всей толпой встречали в аэропорту.

У нас же все хорошо.

Какой развод? Захар решил подшутить надо мной, и сейчас засмеется и скажет: “ну, и лицо у тебя, Валюш! Какая ты у меня наивная, всему веришь!”

Потом, конечно, обнимет и нежно поцелует в висок, на котором я вчера тщательно закрашивала седой локон моментальной краской-спреем.

Хорошая, кстати, краска. п\Прям палочка-выручалочка, когда нет времени покрасить волосы у мастера, а мерзкая седина уже вылезла.

— Хорошо, я повторю, — Захар напряженно вздыхает и не отводит от меня черного пронизывающего взгляда, — мы разводимся, и у меня другая женщина. Сейчас все расслышала, Валентина?

На слух я, кстати, никогда не жаловалась. Он у меня острый, и могу на втором этаже нашего большого дома услышать, когда внуки таскают конфеты из нижнего ящика на кухне и как они шепчутся, что я точно их услышу, однако я опять переспрашиваю:

— Что?

Я будто даю Захару шанс сейчас все же рассмеяться и сказать, что он пошутил, но он не думает этого делать и продолжает смотреть на меня с угрюмым вызовом.

На пороге детской, которую я готовила к приезду внуков со стороны нашей дочери, он выглядит пугающим великаном: высокий, широкоплечий и под тонкой тканью рубашки четко угадывают мышцы груди и рук.

Да, у него те пятьдесят лет, на которые могут пускать слюни и молодые девчонки, у которые ищут в мужчинах сильного и властного папочку, но почему-то забывают, что у этого папочки обычно есть жена.

Хотя жена — не стена, подвинется. Вот так просто. Теперь, похоже, и я должна подвинуться.

— Ты ошалел, Захар? — сипло уточняю я, и в груди сердце сдавливает боль, а после в легких становится липко и холодно. Мне становится тяжело дышать. — Какая другая женщина?

Вопрос риторический. Я не жду на него ответа и не хочу его слышать, потому что он не объяснит мне, как так случилось, что в пятьдесят лет я окажусь разведенкой.

Я же была хорошей женой, заботливой матерью и отлично справлялась с ролью хранительницы очага.

— Я тебя с ней познакомлю, — невозмутимо отвечает Захар и продолжает смотреть на меня исподлобья, как буйвол перед атакой.

Я обескураженно молчу и все также сжимаю в пальцах простынь с принтом из милых пушистых медвежат, и медленно моргаю, пытаясь осознать происходящее.

Я поймала самый настоящий шок, который полностью обездвижил меня. Я словно статуя, и только сердце с каждой секундой разгоняется все быстрее и быстрее.

— Ты же сама понимаешь, что между нами… — у Захара дергается губа в презрении, — я даже не знаю, как все назвать. Я рядом с тобой не мужчина.

— А кто? — сдавленно уточняю я.

Ничего не понимаю. Наверное, так себя чувствует слепой крот, когда его выкапывают из земли и кидают в ведро с холодной водой, чтобы утопить. Для человека он — вредитель, который должен умереть, а для крота происходит что-то непонятное. Вот все было хорошо и уютно в рыхлой земельке, а теперь ему холодно, мокро, страшно. Он умирает.