Пушкинский дом

Пушкинский дом - Андрей Битов

Название: Пушкинский дом
Автор:
Жанры: Советская литература, Литература 20 века
Серия: Не входит в серию
Год издания: Нет данных
Андрей Битов - Пушкинский дом о чем книга

“Пушкинский дом” Андрея Битова называли классикой постмодернизма, первым русским филологическим романом, романом-музеем, эпохальным произведением… Написанный в 1964 году как первый антиучебник по литературе, он долгое время “ходил в списках” и впервые был издан в США в 1978-м. Сразу стал культовой книгой поколения, переведен на многие языки мира.

Главный герой романа, Лев Одоевцев, потомственный филолог, наследник славной фамилии, мыслит себя и окружающих через призму русской классики. Но времена и нравы сильно переменились, и как жить в Петербурге середины XX века, Лёве никто не объяснил, а тем временем семья, друзья, женщины требуют от него действий и решений…

“И русская литература, и Петербург (Ленинград), и Россия – все это так или иначе ПУШКИНСКИЙ ДОМ без его курчавого постояльца” (Андрей Битов).

Пушкинский дом бесплатно читать онлайн весь текст


© Битов А.Г., наследники

© Бондаренко А.Л., художественное оформление

© ООО “Издательство АСТ”

А вот то будет, что и нас не будет.

Пушкин, 1830
(Проект эпиграфа к “Повестям Белкина”)
Имя Пушкинского Дома
Академии наук!
Звук понятный и знакомый,
Не пустой для сердца звук!..
Блок, 1921

Что делать?

Пролог, или Глава, написанная позже остальных

Поутру 11 июля 1856 года прислуга одной из больших петербургских гостиниц у станции Московской железной дороги была в недоумении, отчасти даже в тревоге.

Н.Г. Чернышевский, 1863

Где-то, ближе к концу романа, мы уже пытались описать то чистое окно, тот ледяной небесный взор, что смотрел в упор и не мигая седьмого ноября на вышедшие на улицы толпы… Уже тогда казалось, что эта ясность недаром, что она чуть ли не вынуждена специальными самолетами, и еще в том смысле недаром, что за нее вскоре придется поплатиться.

И действительно, утро восьмого ноября 196… года более чем подтверждало такие предчувствия. Оно размывалось над вымершим городом и аморфно оплывало тяжкими языками старых петербургских домов, словно дома эти были написаны разбавленными чернилами, бледнеющими по мере рассвета. И пока утро дописывало это письмо, адресованное когда-то Петром “назло надменному соседу”, а теперь никому уже не адресованное и никого ни в чем не упрекающее, ничего не просящее, – на город упал ветер. Он упал так плоско и сверху, словно скатившись по некой плавной небесной кривизне, разогнавшись необыкновенно и легко и пришедшись к земле в касание. Он упал, как тот самый самолет, налетавшись… Словно самолет тот разросся, разбух, вчера летая, пожрал всех птиц, впитал в себя все прочие эскад-рильи и, ожирев металлом и цветом неба, рухнул на землю, еще пытаясь спланировать и сесть, рухнул в касание. На город спланировал плоский ветер, цвета самолета. Детское слово “Гастелло” – имя ветра.

Он коснулся улиц города, как посадочной полосы, еще подпрыгнул при столкновении где-то на стрелке Васильевского острова и дальше понесся сильно и бесшумно меж отсыревших домов, ровно по маршруту вчерашней демонстрации. Проверив таким образом безлюдье и пустоту, он вкатился на парадную площадь, и, подхватив на лету мелкую и широкую лужу, с разбегу шлепнул ею в игрушечную стенку вчерашних трибун, и, довольный получившимся звуком, влетел в революционную подворотню, и, снова оторвавшись от земли, взмыл широко и круто вверх, вверх… И если бы это было кино, то по пустой площади, одной из крупнейших в Европе, еще догонял бы его вчерашний потерянный детский “раскидайчик” и рассыпался бы, окончательно просырев, лопнул бы, обнаружив как бы изнанку жизни: тайное и жалостное свое строение из опилок… А ветер расправился, взмывая и торжествуя, высоко над городом повернул назад и стремительно помчался по свободе, чтобы снова спланировать на город где-то на Стрелке, описав нечто, нестеровскую петлю…

Так он утюжил город, а следом за ним, по лужам, мчался тяжелый курьерский дождь – по столь известным проспектами набережным, по взбухшей студенистой Неве со встречными рябеющими пятнами противотечений и разрозненными мостами; потом мы имеем в виду, как он раскачивал у берегов мертвые баржи и некий плот с копром… Плот терся о недобитые сваи, мочаля сырую древесину; напротив же стоял интересующий нас дом, небольшой дворец – ныне научное учреждение; в том доме на третьем этаже хлопало распахнутое и разбитое окно, и туда легко залетал и дождь, и ветер…

Он влетал в большую залу и гонял по полу рассыпанные повсюду рукописные и машинописные страницы – несколько страниц прилипло к луже под окном… Да и весь вид этого (судя по застекленным фотографиям и текстам, развешанным по стенам, и по застекленным же столам с развернутыми в них книгами) музейного, экспозиционного зала являл собою картину непонятного разгрома. Столы были сдвинуты со своих, геометрией подсказанных, правильных мест и стояли то там, то сям, вкривь и вкось, один был даже опрокинут ножками вверх, в россыпи битого стекла; ничком лежал шкаф, раскинув дверцы, а рядом с ним, на рассыпанных страницах, безжизненно подломив под себя руку, лежал человек. Тело.


Книги, похожие на Пушкинский дом

Автор книги:
Оставить отзыв

Отзывы о книге Пушкинский дом

inna_1607
Уровень судит об уровне. Люди рядят о Боге, пушкиноведы о Пушкине. Популярные неспециалисты ни в чём - понимают жизнь... Какая каша! Какая удача, что всё это так мимо!..
...завтрашнее наше отношение к происшедшему вчера - редко бывает справедливым.

Правильно, если хочется книги многогранной, сложной и, чёрт возьми, да! глубокой, то нужно брать Пушкинский дом Битова. Брать приступом, читать долго, откладывать, хватать с полки русских классиков, хлопать себя по лбу (Семён Семёныч!), возвращаться в Пушкинский дом и перечитывать уже прочитанное по-новому, сквозь призму, тэксзэть, другими глазами, выражаясь фигурально))

...странно, перетряхивая и свергая авторитеты, возводить, ещё повыше, другие. Действовать любимым авторитетом против нелюбимых как фомкой, как рычагом, как дубинкой... Опять то же: ненавидя авторитеты, класть себя во славу их. О люди! О Пушкин!..

Книга наполнена всем. И всеми. И мыслями, и чувствами, и "маленькими", и ветром, и Петербургом (который почему-то так и не стал Ленинградом, сохранив себя в неприкосновенности, который так диссонирует со временем и самоё героями книги), и юмором, и жестокостью, и временем. И Пушкиным: вот его дом, вот его лев (не его, тот, на котором сидел Евгений, вернее не сидел, вернее, не на этом, на другом, тот мраморным был), вот его бакенбард, вот дуэльный пистолет, вот он сам...

Ты твердишь о гибели русской культуры. Наоборот! Она только что возникла. Революция не разрушит прошлое, она остановит его за своими плечами. Всё погибло - именно сейчас родилась великая русская культура, теперь уже навсегда, потому что не разовьётся в своё продолжение. Каким мычанием разразится следующий гений? А ведь ещё вчера казалось, что она только-только начинается... Теперь она камнем летит в прошлое. Пройдёт небольшое время, и она приобретёт легендарный вкус, как какой-нибудь желток в фреске, свинец в кирпиче, серебро в стекле, душа раба в бальзаме - секрет! Русская культура будет тем же сфинксом для потомков, как Пушкин был сфинксом русской культуры. Гибель - есть слава живого! Она есть граница между культурой и жизнью. Она есть гений-смотритель истории человека. Народный художник Дантес отлил Пушкина из своей пули. И вот, когда уже не в кого стрелять, - мы отливаем последнюю пулю в виде памятника. Его будут разгадывать мильон академиков - и не разгадают. Пушкин! как ты всех надул! После тебя все думали, что - возможно, раз ты мог... А это был один только ты. Что - Пушкина... Блока не понимают!

И главный герой в книге тоже есть, кстати. Не Пушкин, нет, хотя... Автор утверждает, что это - Лёва Одоевцев, ладно, сделаю вид, что я вижу разницу и назову Лёву не главным героем, а центральным персонажем. Точкой притяжения. Щас скажу про Лёву плохо, автор себе такого не позволял, он был максимально доброжелателен к своему герою (Достоевский, да? Он тоже никогда своих героев не судил, не давал им авторской оценки). При всей Лёвиной образованности, рафинированности, аристократичности даже, Лёва отсутствует как личность, он совершенно бесформенный и бесхребетный, он мутирует и мимикрирует в зависимости от обстоятельств и окружения.

Никто не виноват, что жизненность воплощается в наше время в самых отвратительных формах. Никто не виноват, потому что все виноваты, а когда виноваты все, прежде всего виноват ты сам. Но жизнь уже строится по такому костяку, чтобы люди никогда не сознавали своей вины, этим способом и будет воплощён рай н земле, самое счастливое общество. Убегание, измена и предательство - три последовательных ступени, три формы (нельзя сказать, жизни, но сохранения её), три способа высидеть на коне, выиграть, остаться победителем.

Ещё есть дед-Одоевцев Модест Платонович, выдающийся филолог, зэк (а я не сказала, что действие романа в 196... году происходит? с вполне естественными ретроспективами, так что дед успел и Крым и рым пройти), философ, сохранивший живой, острый, блистательный ум и не озлобившийся, его выказывания, статьи, взгляд на современность (не банальное диссидентство, гораздо шире и глобальнее мыслит этот старый, несгибаемый человек), стоили бы отдельной книги. (По количеству цитат понятно, полагаю, что я таки влюбилась в деда)

...проник уже призрак прогресса в культуре, то есть потребительского, а не созидательного отношения к духовным понятиям и ценностям, - он-то и бередит, он-то и побуждает ко всему этому невнятному и радостному гоношению...
Кстати, смешно: "ловить кайф" - совсем не лагерное, не только современное выражение. Семнадцатилетний Достоевский, задолго до острога, пишет своему брату, хоронит себя: "Что сделал я за свою жизнь? - только ловил кейф..."
По-видимому, нынешняя система образования - более серьёзная вещь, чем я думал. Я думал - просто хамская и невежественная... Но нет ведь! Попробуй научи человека не собственно пониманию, а представлению о том, что он понимает и разбирается в происходящем, - эт-то потрясающий педагогический феномен!
Почему ты так уверенно различаешь, что "естественно" и что неестественно? Кто тебе прочёл указ о том, что, раз полюбив, любят всю жизнь? Что возникновение чувства - хорошо, а потеря - плохо? Кто и когда успел тебе внушить, что всё именно так: дед любит внука, внук уважает деда?.. Ты не предстанешь ни разу, таким образом, лицом к жизни, но боюсь, что это не выход, и она тебе даст по жопе - и тебе опять будет больно, странно и неожиданно. По-видимому, умными тебе кажутся те люди, которые говорят то, что ты недавно понял за умное, а глупыми - те, кто говорит ещё то, что ты недавно уценил как неумное. Ты всё время будешь, таким образом, достигать более высокого уровня, чем тот, на котором находился, ты всегда будешь подниматься вверх на одну вчерашнюю ступеньку. А чем отличается умный от глупого? Это, между прочим, очень сложный для сформулированного ответа вопрос. Я, например, как правило, не могу себе на него ответить. А вот сейчас мне показалось, что умный от глупого отличается как раз и именно не уровнем объяснений происходящего, а "неготовностью" этих объяснений перед лицом реальности. Ты слышишь меня? Или опять ешь завтрашнее, а перевариваешь вчерашнее?..

Ещё книга Битова не просто так - роман, а роман филологический. Это вообще снос башки и взрыв мозга: текст романа полон самоанализа, он рефлексирует по поводу себя самого в процессе создания себя. Ага? То-то! А вы говорите...

А ещё в романе живёт дядя Диккенс... А празднование очередной годовщины Октября, переросшее не то в Вальпургиеву ночь, не то в Ночь перед Рождеством, не то в бал у Сатаны? Как вам такое? А побег от милицейского патруля? А дуэль? На которой главный герой (центральный персонаж) вроде как погиб?

Итак, Лева-человек очнулся, Лева-литературный герой погиб. Дальнейшее есть реальное существование Левы и загробное — героя... Я не хочу никого задеть, но здесь очевидно проступает (на опыте моего героя), что живая жизнь куда менее реальна, чем жизнь литературного героя, куда менее закономерна, осмысленна и полна... И это весьма бредовая наша рабочая гипотеза для дальнейшего повествования, что наша жизнь есть теневая, загробная жизнь литературных героев, когда закрыта книга.

И, конечно, в романе живёт Автор. Или А. Б. Хотя, можно предположить, что это тоже два разных персонажа. И у автора есть собственные взаимоотношения с главным героем (центральным персонажем). Ну, то бишь, автор, как нам уже хорошо известно (Представь, какую штуку удрала со мной Татьяна. Она замуж вышла. Этого я никак не ожидал от неё), не всегда властен над своим созданием. И творение не всегда в воле творца.

Выдавать натужную "объективность" за реальность - достаточно самонадеянно. Сверху может видеть только Бог, если предварительно договориться. что Он есть. Но писать с точки зрения Бога позволял себе лишь Лев Толстой, и мы не будем здесь даже обсуждать, насколько правомочны были эти его усилия. Тем более, что наш герой назван Лёвой в его честь не то нам, не то его родителями...

И напоследок. Это очень красиво, кроме прочего.