Аля с детства боялась зеркал.
Боялась, что нечто смотрело на нее из глубины стекла, наблюдало за каждым робким движением, издевалось и насмехалось, пока она беспечно жила. За иллюзией реальности могло скрываться нечто странное, необъяснимое и даже жуткое.
Она давно не верила в старые сказки. Давно выбросила все детские книжки и страшилки, спрятала пыльные диски с фильмами, сорвала со стен потускневшие плакаты.
Но одно осталось неизменным – она все еще боялась себя.
«Уродина!»
Самое болезненное, мерзкое и страшное слово, которое преследовало ее всю жизнь. Самый главный страх.
Аля стояла в огромном мрачном зале, окруженная бесконечными зеркалами. Потолок терялся во тьме, словно звездное небо, поглощенное черной бездной. Стены растворялись в полумраке, отчего создавалось ощущение одновременно замкнутости и безграничности пространства. Пол под ногами – гладкий, холодный, как поверхность замёрзшего озера – отражал ее силуэт криво, искаженно, будто намеренно уродовал и без того ненавистный образ.
«Ненавистный!»
Откуда-то сверху пробивался тусклый свет, дрожащий и нестабильный. Тяжелый воздух насытился запахом отсыревшей древесины – так пах старый шкаф в доме у бабушки, который вынесли после ее смерти.
«Странные воспоминания!»
Аля не понимала, где она, почему она здесь и зачем. Несмело поворачивалась по сторонам, и каждое движение отдавалось эхом, а отовсюду на нее смотрели зеркала, зеркала, зеркала…
«Где я? Почему я здесь? Кто я?»
Навязчивые мысли роились в сознании и вызывали необъяснимые приливы тревоги. Последнее, что она помнила, – мягкий, успокаивающий женский голос, приглушенный свет лампы и классическая музыка на фоне. Кажется, ноктюрны Шопена. Женщина предложила ей закрыть глаза, расслабиться и погрузиться в глубины подсознания.
И она оказалась здесь. В месте, где все границы стерты, где время и пространство идут иначе и не имеют значения… Колени дрожали все сильнее, внутренняя слабость нарастала, но она чувствовала – нужно понять, что привело ее сюда.
«Сон? Реальность?»
Она сделала неуверенный шаг, туфли тихо скользнули по гладкому полу. Отражения в зеркалах шевельнулись следом за ней, словно оживая. И вновь со всех сторон она отчетливо увидела самое ненавистное, самое омерзительное и презренное лицо. Свое собственное. Увидела каждый мелкий изъян, каждую неровность кожи, которую она старательно пыталась скрыть от мира и самой себя.
Спутанные рыжие волосы хлипкими прядями свисали на бледное лицо, слишком широкий нос неестественно выделялся на фоне пухлых щек, тонкие губы обветрились и почти потеряли цвет. Маленькие глаза под тяжелыми веками поблекли от усталости, печали и слез. Высыпания не красили и без того тусклую кожу. И вся ее фигура – невысокая, полная, слегка сгорбленная – потерялась в мешковатой одежде. Аля всегда одевалась так, чтобы скрыть собственную полноту, с которой безуспешно боролась с самого детства.
Внутри поднялась тошнотворная волна отвращения. Сердце сжалось, дыхание участилось. Отражения множились, искажались, превращались в жуткие и невероятно уродливое образы. Ей казалось, что сами зеркала ожили: они шептали, смеялись стеклянным хохотом.
«Уродина. Уродина!»
«Посмотри на себя! Ты никогда не будешь красивой!»
Губы каждого отражения искривились в мерзкой ухмылке, глаза сияли необъяснимой злобой.
«Никто не полюбит тебя, уродина… Толстая, неуклюжая уродина!»
Слова эхом разносились по залу, сплетаясь в хаос насмешек и упреков. Аля по привычке зажала уши – и теперь голоса звучали внутри головы, пронизывали каждую мысль.
«Тебе всего шестнадцать, а ты уже так одинока и омерзительна! И всегда будешь такой. До старости, до смерти».
Отражения начали меняться. Лица расплывались, искажались, превращаясь в тени из детских кошмаров. В глубине зеркал, как из небытия, возникли жуткие фигуры: высокий силуэт в черном плаще с капюшоном; кукла с разбитым лицом и пустыми глазницами; мрачный клоун с кроваво-красной дьявольской улыбкой. Образы, которые преследовали ее всю жизнь, особенно после смерти бабушки.
