Принцесса на белом коне - Иван Снежинский

- Ваши документы?

Рожа у мента была предовольная и такая гладкая, словно он был отлит из пластика на фабрике по изготовлению полицейских, и только что сошел с конвейера.

Мент чуть ли не козырнул мне, растянувшемуся на вокзальной скамейке, что выглядело минимум дико.

Мое полуголое тело слегка потрясывало от холода, от голода в желудке как-то неприятно свербило, урчало и постанывало, но я подтянул колени в рваных джинсах к животу и просипел что-то вроде:

– Вот это то, что только… – разыскав бумажонку за пазухой.

– Это? Только? – полицейский брезгливо повертел двумя пальцами желтую мятую бумажонку, протянутую мной. – Интересно... Это же справка об освобождении? – мерзавец полувопросительно поднял ровные брови.

– Угу, – непочтительно буркнул я, теперь пытаясь вытянуть ноги, по которым процарапались крупные мурашки.

Мурашки-антипрофит от понимания, что я буду сейчас обеспечен жильем на зиму, то есть отъеду в сырую и грязную каталажку с кусачими клопами и вонючими соседями по переполненной камере.

– А паспорт твой где? – нахмурился мент.

Хотя теперь после переименования доблестной советской милиции в пафосную российскую полицию, его следовало называть «пент», но это вообще непотребно звучало.

– Нетушки, – мой голос звучал глухо, будто из-под земли.

Я отчетливо понял в этот гадкий миг, что не успел заметить, насколько быстро опустился на самое дно, а, может, и ниже. Промозглость продуваемого во все распахнутые двери вокзала вызывала только легкую дрожь, хотя я оказался тем самым счастливцем, у которого не было даже рубашки. Какая-то грязная чужая куртка без пуговиц прикрывала голое тело. А на потерявших цвет джинсах было больше дыр, чем жесткой ткани. Разваливающиеся ботинки я перетянул бечевкой, чтобы подошва не осталась на плитах пола после первого шага.

И хотя я достиг внутреннего необходимого организму градуса, выпив что-то жутко вонючее и ненормально жгучее, мое тело всё-таки бил озноб, потому что душу корчило отчаянием. Я прошел все круги забвения, но боль всё еще грызла меня, как остервенелая псина.

И что со мной случилось такового? Ну, ушла жена. Ну, я выпал из привычного уютного и обеспеченного мира обывателей столицы, попав в тюрьму. Ну, мне незачем и не для кого жить. И что? Даже мне самому такого, как я, не было бы жаль.

А вот сломался. Из-за пары-тройки пустяков выходит?

«Стыдно, Ваня, очень стыдно», – проскрипел я мысленно с интонациями бывшей тёщи.

Тем временем второй бравый служитель неумолимого закона вытаращил на меня глаза из-за плеча первого.

– Вот полюбуйся на него, стажер, – ткнул в меня пальцем первый гладкий пент, – у него не то что, прописки, паспорта нет. Сидел. Наш клиент. В чистом, то есть в самом что ни на есть затрапезном виде!

– Бомж одна штука, главное, и, правда, в самом лучшем виде, – усмехнулся стажер, который был еще глаже и моложе первого, и словно угадывая мои мысли про новеньких фабричных полицейских, продолжал, – выпущен столичным заводом «Бомж-стандарт»! Воняет на все сто, не уважает власть на двести, свежими миазмами помойки, застарелого перегара и сортира наполнит наш автомобиль, никакой очиститель воздуха не спасет. Повторяюсь, об этом я уже говорил.

– Но! – первый сунул мою справку об освобождении в карман и звякнул молнией, накрепко застегивая его. – Сегодня двадцать девятое февраля. Если возьмем этого клиента, наш список будет закрыт подчистую.

Мне хотелось завопить:

«Эй! Куда хватаешь справку?! Куда тащишь?!! Отдай! Мне нужен же хоть какой-нибудь документ!!! Не хочу в каталажку!!!» – но я только сипел и жалко извивался полураздавленным червяком.

– Доходит? Уже? – псевдо-заботливо склонился надо мной стажер.

– Нет, – хихикнул первый, – пока он живее всех живых.