Портрет - Сюзан Обри

Клеманс Дешан обвела усталым взором двадцать школьников, тесно прижавшихся друг к дружке на скамейках школы, кое-как обогретой большой чугунной печкой, попыхивавшей черным дымком. Самой маленькой восемь, а старшему, верзиле выше нее на добрых пару футов, недавно стукнуло семнадцать. Напрасно она из кожи вон лезла, стараясь обучить их элементарным правилам французской грамматики, географии и арифметики, согласованию времен, пяти континентам и таблицам сложения и умножения – все это так и оставалось для них тайной за семью печатями.

Когда наступит июнь, больше половины ее класса разъедется на посевные, а к сентябрю, когда урожай уже соберут, ее ученики, вернувшись, благополучно забудут то малое, что она успела в них вдолбить. Она облегченно вздохнула, услышав, как на колокольне церкви пробило четыре. Раздались радостные возгласы, заскрипели скамейки, зашуршали закрывающиеся тетрадки. Чтобы быть услышанной, ей пришлось повысить голос:

– Завтра пишем диктант!

Молодая женщина дождалась, пока класс опустеет, вытерла доску, подмела грубо обтесанный сосновый пол, погасила печку и уложила книжку в кожаный ранец, который позволила себе со своих скромных доходов. Надела шинель – ее, некогда принадлежавшую кузену Леону, любимая тетушка Аннетт перекроила в пальто. «Всему найдется место в хозяйстве», – говаривала она с горькой усмешкой. Кузена забрали простым солдатом на фронт Первой мировой и убили в 1917-м – за год до окончания военного конфликта. Разница между ними составляла тринадцать лет. Так что она Леона помнила смутно – только как он любил щипать ее за щечки, что всегда вызывало в ней жгучую ненависть.

На улице холодный дождь хлестал ей прямо в лицо. Голуби вспархивали с церковной колокольни и садились на дом священника, а потом снова перелетали на колокольню. Клеманс всегда задавалась вопаросом – почему птицы мельтешат туда-сюда словно бы в вечном движении. Может, это способ обмануть свою тоску…

Пригнувшись, чтобы укрыться от ветра, она шла по размокшей от грязи дороге, обходя лужи – их было уже много, рытвины заполнялись дождевой водой. Прошла мимо того дома, в котором прожила самые счастливые годы жизни. Сердце сжалось от знакомой печали. Она отвернулась, не желая смотреть на серую черепицу крыши, запертые ставни, ту самую яблоньку, на которую взбиралась малышкой, и поле, что расстилалось за сараем и уходило в бескрайность. Ей было восемь, когда родителей скосила «испанка». Мать, бледная как полотно, лежала в постели, сжимая в руках четки, отец стоял рядом с ее телом на коленях, он плакал долгими и глухими всхлипами, точно набрал в рот булыжников. Сам он тоже умер через несколько дней – он, казавшийся ей неуязвимым, широкоплечий и крепконогий, как древесные стволы; тело пришлось буквально втискивать в гроб – тот оказался маловат.