Лахор, Пакистан
Я тяжело вздыхаю, когда дневной свет за окном тускнеет. Сворачиваю работу на сегодня. Счета за электричество в этом месяце больше, чем в прошлом. Фактически они самые большие за квартал, и я знаю, что сахаба Шадаба это не порадует. Бросаю последний взгляд на экран, надеясь, что сумма платежа волшебным образом поменяется и мне не придётся снова ощущать на себе пронзительный взгляд сахаба.
Но это пустые надежды, и я это знаю.
Сказать, что настойчивость, с которой он следит за мной, неприятна, было бы грубым преуменьшением. Всякий раз, поднимаясь со своего места, я чувствую на себе этот отвратительный взгляд; я знаю, что сахаб смотрит, как я ухожу, буквально рентгеном просвечивает мой поношенный шальвар-камиз сверху донизу. Мама как-то сказала, что я воображаю себя какой-то киношной звездой: самоуверенна и, похоже, получаю удовольствие от того факта, что люди смотрят на меня везде, где бы я ни появилась. Но нет, Амма, ничего подобного.
А этот сахаб Шадаб? Говорю вам: в его взгляде просто есть что-то неправильное.
Я быстренько выключаю монитор, поправляю шарф на голове и кладу телефон в сумочку.
– Уже всё? – ухмыляется Файзал.
Он переминается с ноги на ногу и скребёт щетину цвета перца с солью.
– Вы, девушки, воспринимаете правило «с девяти до пяти» буквально, не так ли? Это мы, дурни, вынуждены задерживаться и о сверхурочных даже не заикаемся. Никогда.
Файзал начал работать в конторе задолго до меня, так что, из уважения к его старшинству, я обычно не могу ответить ему так свободно, как хотела бы. Он имеет привычку комментировать всё, что происходит вокруг: кто приходит, кто уходит. А ещё, похоже, у него сложилось впечатление, что я – его друг. Ургх. Не в этой жизни.
– Мне нужно поскорее домой. Муж не очень хорошо себя чувствует.
– Да, муж, мать, ребёнок. Валяй. Наслаждайся погодой, раз можешь. В этом месте не помешала бы хоть какая-то вентиляция.
Мысленно я строю кислую мину. В это время года в Лахоре жарко и сухо. Офис, пусть даже и с плохой вентиляцией, – вероятно, самое чистое и прохладное место из всех, где я могла бы пребывать. Особенно вблизи от туалетов.
В разговоре Файзал словно бы обращается сам к себе. Он даже не ждёт, пока ему ответят. У него тонкие губы, как будто, когда его лепили, про них вспомнили в последний момент, – но именно их я заметила в первую очередь. Я слышала, что невеста бросила его ради его же лучшего друга, и с тех пор Файзал уже не был прежним. Впрочем, сейчас я думаю: не исключено, что она сбежала потому, что он всегда был таким вот раздражающим.
Я прохожу мимо ресепшионистки, Узмы, легонько машу ей по пути к лифту. Её дупатта покоится на плечах, а губы ярко-розовые – этим оттенком она пользуется каждый день. Даже притом, что мой офис на втором этаже, я сознательно никогда не хожу по лестнице. Ни одна женщина в здравом уме не захочет проходить мимо того подозрительного учебного центра, «Индиго», и странного охранника, который никогда не упустит возможности просканировать тебя от макушки до пальцев ног этими своими проницательными глазками. У него такой острый взгляд, что к тому времени, как я миную учебный центр, мой камиз кажется усеянным дырами, словно старая паутина. В иные дни Мубашир забирает меня с работы – если не спит. Гораздо чаще он вырубается после того, как добьёт очередную бутылку дешёвого местного пива, и навряд ли проснётся, даже если на него собака нагадит. Это к вопросу о неравных браках. Ай, ну, наверное, в то время у меня были свои причины. С самого детства я боялась полиции. У меня были очень реалистичные кошмары о
