Ребенок плакал. Надрывно, кажется даже - обиженно. Это само по
себе было странным, потому, что через этот пустырь редко кто ходил.
Собачники, да и те, кто как я срезал дорогу. Раньше здесь были
дачи, порой торчали из мезли полуистлевшие фундаменты, остовы стен.
И все вокруг заросло старыми клёнаи, одичавшей смородиной и
малиной.
Торопинка была узкой и извилистой, испещренной выпуклыми корнями
деревьев. Кто по своей воле захотел бы толкать здесь коляску?
Раньше я таких охотниц не встречала. Что здесь делает ребёнок?
— Это не моё дело, - сказала я и прибавила шаг.
Уже вечерело. Ночью здесь вполне могли тусить пьяные компании из
ближайших высоток, с ними я встречаться не хотела. Одуряюще пахло
цветущими деревьями и кустами. И вечер такой тёплый, душный — самое
начало июня.
Ребёнок заплакал снова. У меня сердце сжалось. Я так ребёнка
хотела. Почему-то, именно девочку. Маленькую, смешную и пухлую.
Цвет волос или глаз никакого значения не имели. Я так устала от
своего одиночества, что хотела просто любить. Любить своего
ребёнка. Иногда, проходя мимо детской площадки я останавливалась и
подолгу смотрела, как играют дети. Это было и сладко, и больно
разом.
Детский плач становился все ближе, а потом замолк. До этого он
раздавался откуда то из-за раскидистого клёна, что рос на крутом
повороте тропинки. Я повернула за клен и растерянно замерла.
Никакой молодой мамы с коляской не наблюдалось. Посредине тропинки
стояла сумка. Обычная такая сумка. Дорожная.
Я шагнула ближе. Нет, сумка не обычная. Она была дорогой. Это
так явно бросалось в глаза, словно из карманов торчали пачки купюр.
Ничего не торчало, просто дорожная сумка от кутюр стояла посредине
тропинки на пустыре заросшем кустами и кленами.
— Ульяна Белова никогда не брала чужого, - произнесла вслух
я.
Звук собственного голоса немного разогнал то жуткое
предчувствие, что витало вокруг. В душу закралось любопытство -
брать не нужно. Нужно посмотреть одним глазком, что там. А потом
вызвать полицию и идти домой, пусть сами разбираются.
— Нет, - снова сказала я.
Обошла странную сумку и пошла дальше. Там, за пустырем уже
виднелись крыши высоток, в одной из которых я живу. И вдруг я
замерла на месте. Ребёнок плакал? Плакал. Куда он делся? Иду я
быстро, я бы точно нагнала маму с коляской или малышом на руках.
Где, черт побери, ребёнок?
Я обернулась. Сумка стояла все там же. Никто не плакал. Сумка не
шевелилась. Я чувствовала себя так, словно попала в фильм ужасов и
сейчас непременно что-то случится. В воздухе висит тревога, как
запах озона перед грозой. Тёмные кусты. Никого вокруг. Не хватало
только тревожной музыки. Я сделала шаг к ней. Потом ещё один.
Наклонилась и рывком расстегнула молнию.
Колени едва не подогнулись, с трудом удалось удержать
равновесие. В сумке лежал ребёнок. Личико красное — наверное, долго
плакал. Карие глаза со слипшимися от слез в стрелки ресницами
смотрят на меня внимательно.
Долгую минуту я просто стояла и смотрела на младенца, не в силах
сделать что либо — словно парализовало. Ребёнок был совсем
маленький, точно я определить не смогла бы, но месяца два-три. Но
он уже что-то понимал. Он увидел большого, взрослого человека и
ожидал, что сейчас его возьмут на руки, достанут из тесного плена
сумки, а я просто смотрела и тупила. И тогда малыш обиженно
всплеснул ручками и заплакал. Так горько…
— Прости! - воскликнула я.
Вытащила его скорее, взяла на руки. Малыш был маленьким, но
увесистым, голая спинка вспотела, лицо мокрое от слез. Уткнувшись
лицом в мою грудь завертел головой — наверное, был голодным.
— Сейчас, — сказала я, голос дрожал. - Сейчас я вызову
полицию.
На ребенке был лишь один подгузник, наверное это хорошо, таким
тёплым вечером в плотной сумке можно было бы заработать тепловой
удар. Трясущимися руками я достала телефон и чертыхнулась -
разряжен. Я ни от кого не ждала звонков, поэтому регулярно забывала
заряжать телефон.
